Морана вошла в зал, облаченная в тяжелое платье из серебристого бархата, что вышит голубоватыми, словно иней, и белыми, словно кость, нитями. На черных кудрях — тяжелый венец с украшенными резьбой серебряными цепями-ряснами.
Вот отчего столь непохожи палаты невест на весь остальной дворец — золотой, будто озаренный солнцем. В палатах невест царствовала Морана, а она — сплошь изморозь и серебро. Только волосы — ночь над Кащеевым градом.
До сих пор было странно сидеть рядышком с Мораной. Яснорада прикусила язычок, боясь выдать себя, сказать ненароком то, что привлечет внимание царицы. Волновалась она зря — его, словно пуховое одеяло, перетянула на себя Драгослава. Она похвалилась перед Мораной только созданным зверем — с ветвистыми, деревянными рогами, которые гроздьями увенчали маленькие спелые плоды. Царица надкусила один, улыбнулась довольно. А Драгослава, как ни в чем не бывало, продолжала щебетать. Будто только что она не сотворила чудо.
Яснорада вздохнула и сделала стежок — выверенный и все-таки чуть кривоватый.
Наконец она дождалась обеда. В трапезной Морана села за один стол с невестами. Из-под густых ресниц наблюдала за невестами и о чем-то своем улыбалась. Как всегда, поварихи потрудились на славу, но голод Яснорады не утихал.
— Прошу меня извинить, мои невестушки, — заглушая тихие голоса, обронила Морана. — Царские ждут дела.
Поднялась — сдержанная грация в каждом жесте — и, шурша бархатом, уплыла вглубь палат.
Яснорада только этого и ждала. Схватила крохотные пирожки с подноса (их все равно, кроме нее и Иринки, не ела ни одна душа) и принялась заворачивать их в тряпицу. Полозовы невесты зафыркали — где ж это видано, чтобы у придворной девицы были такие ужасные манеры? Яснорада их не слушала. Спрятала в подол угощение и была такова.
Едва войдя в избу, она почувствовала неладное. Запах еды щекотал ноздри. Желудок требовательно заурчал.
— Баю-юн, — протянула Яснорада.
Дверь в комнату Ягой была открыта. Она бросилась туда и, ахнув, остановилась. Баюн лежал белым пузом кверху возле скатерти, примятой понадкушенными пирогами и караваями.
— Ни о чем не жалею, — выдохнул он.
Яснорада хмуро вынула стянутое с дворцового стола угощение. И даже тогда не разглядела на кошачьей морде ни толики вины.
— Попробуй хлеб этой волшебной тряпицы. Он такой вкусный, куда вкусней!
— Плохой кот! — Любопытство, однако, взяло над ней верх. — Как тебе удалось получить от нее каравай?
— Мы не сразу пришли к согласию. Я ей и так, и эдак, а она… — Баюн сыто икнул.
Сдавшись (сделанного не воротишь), Яснорада оглядела комнату, чтобы оценить масштабы катастрофы. «Котастрофы», — хихикнув, подумала она.
У стены стоял сундук с откинутой крышкой, из которого Баюн, вероятно, скатерть и вынул. Вокруг разбросаны диковинные вещицы. Хрустальный шарик, ключи всех форм и размеров, шкатулки и бесчисленные свертки, перевязанные бечевками и шелковыми лентами.
— Как ты вообще сюда пробрался?
Сил у объевшегося Баюна хватило лишь на то, чтобы лениво махнуть лапой с острыми когтями. Выходит, дверь Ягая не закрывала, полагаясь на честность Яснорады, которую сама в ней и взращивала. До сих пор Яснорада оправдывала ее доверие. Но теперь, благодаря пушистому приемышу, что сдался на волю голода, нарушила запрет.
Со смиренным вздохом Яснорада взялась за уборку. Содержимое сундука не разглядывала — чем дольше она находилась в покоях Ягой, тем тяжелей была ее провинность. И все же одна вещица ее внимание привлекла.
На серебряном, будто из невестиных палат, блюдце лежало краснобокое яблоко. Вряд ли Ягая хранила его в сундуке вместе с диковинками. Баюн попросил к караваю? Яснорада не знала, едят ли коты яблоки. Она лишь недавно узнала, что коты вообще едят.
Попыталась взять яблочко, да не тут-то было — от блюдца оно не оторвалось. Покатилось, потревоженное ее касанием.
— И яблочко зачарованное, — удивился Баюн. — В нашем лесу такие не росли.
— Яблоки вообще не растут в лесу, — с убежденностью девицы, за чьим образованием следили пристально, сказала Яснорада. — Их срывают с деревьев… хоть у нас таких деревьев и нет.
Правда, невесты Полоза утверждали, что яблоки выкапывают из земли, отмывают и подают на царский стол. Слово Яснорады веса в их кругу не имело, а потому и спорить с ними не стоило.