Они негромко переговаривались, с любопытством поглядывая на незнакомцев, и расчесывали длинные волосы. Яснорада вежливо поздоровалась, а после сказала, что хотела бы видеть отца их, царя Поддонного — чтобы позволил на берег другой перебраться. Морские девы оживились, предчувствуя славное зрелище. Одна из них скрылась на глубине, чтобы вынырнуть вместе с белокожим и белобородым стариком на паланкине из сбившихся в тесную кучу рыб. Одежда, сотканная из рыбьей чешуи и сверкающая на солнце, напоминала кольчугу, но ниспадала с плеч как царская мантия, серебристая порфира. Голову венчала сложенная из ракушек корона.
Баюн с Яснорадой поклонились царю, и недовольную Мару заставили поклониться. Пусть она и была царевной, перед ней был заморский царь. Он мягко покачивался на волне, будто на троне, и на берег выходить не спешил.
— Зачем пожаловали ко мне, странники?
— Мы хотим попасть на остров Буян.
Морской царь посмеялся. Диковинный, булькающий звук вышел.
— Может, и помогу я вам. А может, делать этого не стоит. Куда любопытнее посмотреть, как у вас самих выйдет. Тоскливо на дне бывает порой, ни песен, ни танцев, а тут — какое-никакое, а развлечение. — Он лукаво подмигнул.
Яснораде вспомнились слова Настасьи, что в каждом озерце, реке или море был свой водяной. Кажется, тот, что попался им, оказался добродушен… и охоч до потех и зрелищ.
— А если докажу, что с нами не соскучишься?
Глаза царя Поддонного жадно загорелись.
— Мара вам споет.
Яснорада обернулась к царевне и одними губами прошептала: «Пожалуйста».
В былые времена Мара не стеснялась являть невестам Полоза свое мастерство — часто пела, когда играли дворцовые музыканты. То ли ей нравилось показывать другим, как она хороша, то ли нравился звук собственного голоса.
Как бы то ни было, просьбу Яснорады царевна исполнила.
Стоило ее песни зазвучать, и птицы петь перестали — заслушались. Морские девы бросили расчесывать свои волосы. Казалось, море-океан даже застыло — не от замораживающих царевних чар, а от чарующего звука ее голоса. Мелодия лилась, как льется ручей, хрустальный и до ломоты в зубах ледяной.
— Хоть и зима ты, а поешь красиво, — выдохнул Морской царь, когда Мара замолчала.
Значит, чуял в ней, с виду — просто красавице, опасную для него стихию.
— Давно я такого чудесного пения не слышал. Вот только песня грустная, под нее больно не потанцуешь.
— Верно говорите, батюшка, — вздохнула черноволосая морская дева, которая вышла из глубин вместе с отцом. — Танцевать охота…
Морские девы закивали прелестными головками, загорелись глаза всех оттенков воды — от светлых, лазурных и изумрудных, до темно-синих, как морская глубина.
— Не умею я песни веселые петь, — с достоинством отозвалась Мара. — Не приучена.
И впрямь сложно было представить себе подобное зрелище, но расстраивать Морского царя, который мог провести их на Буян, не хотелось.
— Давно твои дочери не танцевали? Давно не танцевал ты сам?
— Давно, — признался Морской царь, поводя бледной рукой по белым усам.
— Тогда потанцуете, царь и царевны, — с улыбкой бросила Яснорада.
— Что ты задумала, Яснорадушка?
Вместо ответа Баюну она шепнула Маре:
— Открывай пути, зови Богдана.
Услышав мужское имя, морские девы оживились пуще прежнего. Заново уложили по белым плечам шелковистые локоны, пощипали бледные щеки, чтобы появился румянец, и приняли кокетливые позы, подогнув под себя блестящие хвосты.
Знали бы они, что незнакомец придет из мира иного…
Богдан появился в повисшем в воздухе круге с размытыми краями — будто в окошке, ведущем в Явь. Огляделся, стоя спиной к Морскому царю и его дочерям. Бодро спросил:
— Вы уже на Буяне?
— Не совсем, — сказала Яснорада, старательно не глядя на навью нечисть поверх его плеча. — У меня одна есть к тебе просьба…
— Что угодно, Веснушка, — с готовностью откликнулся Богдан.
Она послала ему милую улыбку.
— Сыграй на гуслях, повесели Морского царя.
Богдан наконец обернулся. И на несколько минут окаменел. К чести его будет сказано, он быстро взял себя в руки. Повернулся к Яснораде, вдумчиво кивнул. Вынул гусли из мягкого черного чехла, бережно провел рукой по струнам — легонько, не задевая. Сел на краешек кровати. Однако Мара будто затуманила окружающий мир — Явий мир — вокруг Богдана, из-за чего казалось, что сидит он на навьем камне, как морские девы.