Дюжина белобоких птиц обернулась на лету женщинами в многослойных одеяниях — натянутых друг на друга юбках разной длины, с кривым, несимметричным срезом. Длинные рукава их причудливых темных нарядов напоминали крылья, волосы спадали на грудь нечесаными прядями. Молодых девушек среди оборотниц было немного, куда больше — старух. Тяжесть бремени, казалось, тянула к земле их худые тела со скрюченными, точно птичья лапка, пальцами. Горбов у них не было, но и статной осанкой похвастаться они не могли.
— Гляди-ка, кто к нам пожаловал… — цокнув языком, сказала одна.
— Кто вы такие? — настороженно спросил Баюн, взглядом выискивая в незнакомках приметы, что позволят понять, кто стоит перед ним.
Но когти железные, что прятались в пушистых перчатках, он все же высвободил.
— Вешницы мы, — осклабилась одна из них.
Услышав ответ, Яснорада беззвучно охнула. В Чуди времени даром она не теряла, и с помощью всезнающих духов Баюна и рассказов княжны Анны Всеволодовны старалась узнать как можно больше о нечисти, что населяла Навь. И о вешницах, сороках-оборотницах, она слышала.
У вешниц была дурная слава — они считались ведьмами-людоедками. Похищали детей из колыбелек несчастных явьих матерей или вовсе из их чрева. Говорят, люди Яви могли разглядеть их в ночи, а значит, от них защититься — в полете вешниц сопровождал едва заметный синий огонек. Вот только люди Яви редко вглядываются по ночам в небо. Наверное, им просто некогда на него смотреть.
— Вам нечего взять у нас, — стараясь говорить уверенно, заявила Яснорада. — В нас нет силы, что могла бы вас напитать.
Ей казалось, что глаза вешниц горят вечным неутолимым голодом. Или суеверный страх перед ними в том ее убедил?
— Верно, верно, — улыбнулась сорока-оборотница. Хоть и стара была, а зубы — тонкие, острые — сохранила. — Не наедимся мы досыта, так червячка заморим.
— Дольше шерсть выплевывать будете, — буркнул Баюн. Воинственно выставил когти вперед. — Ну давайте, налетайте. Кто первый хочет опробовать их остроту?
Яснорада похолодела. Назревал бой, который для обеих сторон мог закончиться очень плохо. У Баюна есть его когти, у Мары — живущая внутри нее стихия, у сорок — их когти и клюв. А что есть у нее?
Не обернулась человеком лишь одна вешница. Пока Баюн с оборотницами вели не слишком дружественную беседу, она кружила над Яснорадой. Будто готовилась выклевать ей глаза и примерялась, как сделать это половчее. Сороки же после слов Баюна замерли и нападать не спешили. Неужто кот их напугал?
И только заметив, как вешницы выжидающе смотрят на кружащую в воздухе белобокую птицу, Яснорада поняла: они ждут ее решения. Странно — ей не приходилось слышать, чтобы вешницы, разбиваясь на группки, выбирали себе старшую. Однако выходит, сорочья царица сумела заставить ее слушаться — раз теперь без ее разрешения они и шага сделать не могли. Выходит, было в ней что-то особенное…
Вешница-сорока оборотилась, и Яснорада убедилась в своей правоте.
У нее были черные волосы, прикрытые удивительным головным убором. Нечто, напоминающее клюв, начиналось у кончика аккуратного носа, треугольником уходило на лоб и переходило в наслоенные друг на друга плотные черные лоскуты, что заострялись к концу и тем сорочий хвост напоминали. В ушах — золотые серьги, точеную шею обвивает золотая цепочка из крупных бусин. Запястья и даже изящные лодыжки — все опутано золотом.
Но не это заставило Яснораду смотреть на вешницу во все глаза.
— Драгослава… — Звуки едва протолкнулись сквозь пересохшее горло.
— Не мое это имя, — сухо обронила вешница. — Но можешь называть меня так.
Выходит, она помнила о своей прежней жизни, в которой звалась Маринкой, в которой сорокой обращаться могла?
— Как ты…
— Как я вспомнила, кто я есть? — В жесткой улыбке Драгослава обнажила белые зубки. — Морана пришла ко мне сама — выменять берестяную рукопись, жизнь мою прежнюю, на золото, которое после замужества мне досталось.
Она холодно взглянула на дочь царицы, что когда-то была ей соперницей. Мара и бровью — тонкой, белесой, словно присыпанной снежным просом — не повела.
— Знаю, не Моране золото требовалось — Кащею. На все она готова, чтобы благосклонность его заслужить.
— Как жилось тебе у Полоза? — тихо спросила Яснорада.
На губах Драгославы заиграла нехорошая улыбка.
— Разве ты не слышала сказ о змеице, что выла от ярости в подземных чертогах?
— Я слышал, — тихо отозвался Баюн. — Не знал только ее имя.
— Та змеица обнаружила, что повенчана с огромным змием и навеки заперта под землей. Других жен его, к слову, я так и не увидела. Быть может, бродят где-то там, по вырытому Полозу подземелью, ослепшие от недостатка света, оглохшие от постоянной тишины. Быть может, вырвались на волю, как и я.