— Ошиблись вы, — бросил он беззаботно.
— Финист он, — рассмеявшись, вторила девушка.
Яснорада сжала руки в кулаки в немой безотчетной ярости. Забрала Морана его имя, воспоминания забрала.
Злость растаяла, когда за ухом Финиста она увидела соколиное перышко.
— Он птицей наполовину стал, — сказал Баюн, заставив оторопеть и ее, и Богдана.
— Соколом, — гордо подтвердил Матвей.
Яснорада рассмеялась, покачав головой. Пригодилась ему, значит, ее сила.
Матвей звонко поцеловал русоволосую девушку в щеку и они, обнявшись, пошли прочь. От золотых ворот, от райского сада, от отца всех камней Алатыря.
И от бледного, взволнованного Богдана.
— Марьюшка… — донеслось до них задумчивое. — Ты не думала… Не хочешь остаться на острове Буяне? Тут столько прекрасных мест и столько чудных птиц…
Яснорада не услышала ответа — лишь увидела, как Марьюшка теснее прижалась к плечу своего ненаглядного. Она растерянно взглянула на Богдана. Разве не для спасения Матвея они проделали весь этот путь?
— Он счастлив, — с какой-то странной болью сказал Богдан. — Счастливее, чем когда-либо в Яви. Матвей получил то, чего всегда хотел. Свободу. А вдобавок, выходит, и его сокровенное желание исполнилось. И без Алатыря. Не зря он так восхищался птицами…
Богдан вдруг улыбнулся, просветлев.
— И мое желание исполнилось. — Он похлопал ладонью по груди. — Здесь… полегчало. Отпустило.
— А ты, Яснорадушка, — тихо спросил Баюн. — Какого твое сокровенное желание?
Яснорада поставила на землю кувшин с живой водой. Посмеет ли она?..
— Давай, Веснушка, — подбодрил Богдан.
Баюн кивнул. Мара, глянув на него, пожала плечами и кивнула тоже.
Руки Яснорады дрожали, когда она касалась Алатыря. Узоры на нем — те, что Баюн назвал скрижалями — переменились. В рунах, в символах, в сплетении линий Яснорада вдруг отчетливо разглядела собственное имя. Скорее, проявление шестого чувства… и незримое ощущение, что рождало слияние знаков солнца, воды и земли.
— Можешь прочесть? — взволнованно спросила Баюна Яснорада.
Кот покачался на пятках, сплетя лапы за спиной. Ждал ответа от навьих духов, слушал — подрагивали и шевелились уши.
— Просто положи ладони на алтарь.
Яснорада послушалась, и в голове ее возник глухой и гулкий голос, наполненный мощью земли, словно соками из жил самого мира. Она не задавала вопросов — хотела послушать, что скажет сам Алатырь.
— Не вижу я, навья дочь, в твоем сердце ни злобы, ни зависти. Ты ищешь свет там, где его и в помине нет.
О ком он говорил? О Драгославе, которой Яснорада пыталась помочь? О навьей нечисти? Точно не о Маре. В ней есть свет.
— Ты матери своей достойная дочь и достойное дитя самой Нави. Но обряд посвящения ты так и не прошла, стихию, которую назовешь своей, так и не выбрала. Отчего? Что тебя так тревожит?
Оказалось, правду от духа камня не скрыть.
— Сущность навьих детей меня тревожит, — со вздохом сказала Яснорада. — Буду ли я мавкой или русалкой, лесавкой, полуденницей или морской девой… Что, если я себя потеряю? Потеряю и дружелюбие к людям, и сострадание, что книгами прививала мне Ягая. Потеряю человеческую сущность, хоть наносная она и ее во мне мало. Начну забирать людей с Нави, утаскивать их на дно, укрытое мягкими водорослями, кружить головы работникам полей, насылать морок на путников, чтобы они в лесу заплутали или прошли за болотными огнями вглубь трясины?
— Не все навьи дети коварны.
— Не все, — улыбнулась она, вспоминая Ладку, Настасью и… Баюна.
— Не пожелаешь — никогда не станешь вредить людям.
Яснорада молчала, пока менялись скрижали. Выказывать свои сомнения отцу всех камней она не решилась, но Алатырь, как оказалось, не договорил.
— Хочешь оберегать людей, стать их защитницей?
Яснорада ответила без запинки:
— Хочу.
— Благословить тебя могу, чтобы стала ты берегиней — истинной дочерью Матери Сырой Земли, сосудом для любой и каждой стихии. Всюду — в воде, в воздухе и земле будешь защищать от бед и зла тех, кого сочтешь достойным.
На сей раз Яснораде понадобилось куда больше времени, но голос ее, когда она отвечала, был тверд.
— Я согласна.
— На что? — переполошился Баюн.
Ее пересказ вызвал в нем целый калейдоскоп эмоций — от восторга до сожаления. Ведь становилось ясно: им больше не по пути.
— И что это значит? — растерялся Богдан.
— Что я смогу жить в любой стихии, — тихо отозвалась Яснорада. — И, воплотившись в ней, людям смогу помогать. Я стану навьим духом и сущность человеческую потеряю…
— Значит, я больше никогда тебя не увижу?