Мне довелось повидать этих ребят, разговаривать с ними и до суда, и после. Побеседовал я и с людьми, которые по долгу службы приняли участие в судьбе этих несовершеннолетних.
— Странные ребята! — сказала о похитителях сейфов сотрудник инспекции по делам несовершеннолетних Зина Фролова. Сказала и улыбнулась рискованности такой характеристики. — Самому старшему из них семнадцать, остальным в среднем по четырнадцать. Бывают, конечно, и в четырнадцать законченные преступники, но эти остались детьми.
— Хороши детишки!
— Знаете, когда человеку четырнадцать, он еще не очень соизмеряет, допустим, свое возмущение чем-то с формой протеста, которую выбирает. Чаще всего предпочтение отдается рискованной, необычной форме. Вот например, один из преступников — Андрей... Отчим пьет. Матери не до сына, она вдруг заторопилась жить. У парнишки не нашлось в доме даже угла, где бы он мог делать уроки. О нем попросту забыли. «Ах, так! — сказал он. — Ну хорошо! Вы еще вспомните обо мне». И, действительно, заставил вспомнить о своем существовании, но какой ценой!
Да, несмотря на уродливую форму протеста, за ним стояло самое искреннее, отчаянное желание бросить вызов равнодушию матери, пьянству отчима, всему тому образу жизни, который они навязывали Андрею. В последнее время он общался только с товарищами по двору — они его понимали, сочувствовали ему. И когда эти товарищи отправились за первым сейфом в соседний магазинчик, естественно, он не мог оставить их в столь «трудном испытании». И можно не сомневаться: за этим стояло явно искаженное понимание товарищества, ложное понимание взаимовыручки. В таком возрасте лучшими поступками кажутся самые крайние, на грани возможного, допустимого. «Опасность? Чем больше, тем лучше. Риск? Ну и ладно»! — Так или приблизительно так рассуждают подростки.
Еще один похититель сейфов — Саша. Робкий мальчик с прямыми светлыми волосами и конопушками на носу. За всю свою жизнь — тринадцать лет — он, по общим заверениям, не получил ни одного серьезного нагоняя от родителей или учителей. Сам откровенно признался, что нет на его счету ни одного разбитого окна, украденного яблока из соседского сада, ни одного расквашенного носа. Однако за сейфами он все-таки пошел.
— Как же так, Саша?— спрашиваю его. — Зачем тебе эти сейфы понадобились?
Молчит, грызет ногти, смотрит куда-то в угол.
— Объясни, пожалуйста.
— Да на кой они мне... Ребята пошли, неудобно отказаться.
— А если бы отказался?
— Обошлись бы и без меня, — Саша передернул плечами.
— Но ты обрадовался, когда тебя позвали?
— Не знаю... Нет, не обрадовался.
— Но ведь ты из них самый младший. Тебе вроде доверие этим предложением оказали, равным признали, верно?
— Мне в форточку легче пролезть, поэтому и позвали...
Всего на две недели Саша был оставлен без родительского присмотра. Папа и мама поехали отдыхать к морю и вернулись в город по вызову следователя.
Как объяснить столь быстрое превращение обычного, даже примерного подростка в преступника, готового пойти на что угодно, лишь бы его не сочли трусом, слабаком. Ведь мальчишки не за яблоками по садам лазали, не веревки бельевые обрезали на чердаках — они сразу принялись за сейфы. В этом при желании можно увидеть и полнейшее пренебрежение к нашим нравственным ценностям.
Трудно поверить, чтобы у того же Саши не мелькнула мысль сбежать, нырнуть в первую же подворотню, когда удалая компания шла за первым сейфом. Ведь он неизбежно должен был испытывать страх, неуверенность как следствие чувства самосохранения, не говоря уже о нормальном, человеческом неприятии воровства.
И я спросил, боялся ли он.
— Конечно, боялся. Чего там... Даже раздражение кожи началось.
— Но идти все же хотелось? Было желание забраться в магазин?
— Какое там желание! Наверняка знал, что попадемся.
— И другие знали?
— Знали.
— Почему же пошли? Ты вот, например, почему пошел?
— Говорю же — неудобно было отказаться. Нашлась бы хорошая причина — отказался бы.
— А какая причина хорошая?
— Ну... К примеру, родители бы вернулись и не пустили на улицу, руку бы сломал или ногу подвернул. А так... Не было у меня права отказаться. И никто у нас не отказался! — заявил он почти с гордостью и первый раз посмотрел мне прямо в глаза, с вызовом посмотрел.