Стоишь на улице Христофора Колумба и - прямо перед тобой из земли вырастают два великана Всемирного Торгового Центра, которые, в действительности, далеко там - за широченной рекой, в даунтауне Манхеттена; завернешь направо за угол и - вот, в метрах ста, рукою подать, стоит она сама - всеамериканская эмблема - зеленая леди с факелом в правой руке. Все это кажется так невероято близко, будто можно враз добежать, потому что с уровня улицы никакой разделительной воды не видно, но ясно видны краснокирпичные строения на острове Эллис; гладкая дорога туда пуста и открыта глазам вплоть до самого постамента Статуи Свободы.
Даже прихрамывая, с палочкой, Дух быстро дошел со мной до предела, где оптический обман прекращался. Терпко пахнуло тиной и бензином, полетели альбатросы, и открылась ширь залива в мелких взбитых ветром барашках. На том берегу, как лакированная сувенирная открытка, во всю длину стояли кристаллические структуры Манхеттена - сверкающие на майском солнце международные страховые компании, банки и торговые гиганты.
А на этом - все было проще и беднее - на лавочках у парапета лежали, грелись бродяги; кто- то ловил рыбу; у ворот соседней стройки лежали штабеля заготовленного материала и тут же - еще неубранная мусорная свалка. Рабочие в желтых касках лениво жевали принесенные из дому бутерброды, устроившись на досках рядом с памятником жертвам злодейства в Хатыни - рядом с замершим на бегу польским поручиком отчаянной Армии Льюдовой, бросившейся грудь и сабли наголо, на немецкие панцырные дивизионы. Грудью на немецкие танки бежал паренек в ладном мундире, пронзенный в спину сталинским штыком.
Дух снял свою парусиновую фуражку. Постоял у бронзового кирасира; сказал мне, что он здесь пару часов посидит, погуляет один, и что я могу спокойно отправляться по своим делам.
Позже, когда я вернулся, набежали плотные облака, готовые прорваться дождем. От яркой туристической открытки остался скучный, в бурых в пятнах засвеченный фон, а башни Манхеттена, походили уже не на сверкающие брикеты дистанционного телеконтроля, а на мокрый забор. Лавочки парка опустели, и только поляк все бежал прямо в Гудзон, резко выгнувшись от боли назад.
Сан- Макеича я нашел сразу - на мусорной свалке. Он и еще какой- то бездомный старик, смачно выражаясь, колотили по жестяньм банкам из- под и соды и пива. Бродяга в шинели стучал кирпичем, а Дух - своею клюкою, которую от ярости даже успел расщепить. Я бросился, чтобы скорей оттащить его, но Дух сопротивлялся, и не ушел, пока не попрощался с бродягой за руку.
- Что это вас угораздило, Сан- Макеич?
- Да вот, встретил тут демобилизованного; мы с ним отвели душу. Сидели смотрели на ваш монумент; он мне что- то говорил; потом пошел от злости колошматить банки.
Я тоже вошел в азарт, а что еще делать? Банка по- ихнему 'кан' 'фрикин кан!' Попробуй сплющи с одного удара, а я научился - хочешь покажу?
Я не стал объяснять Духу, что бездомный плющил банки не от злости на подлое мироустройство, а чтобы как можно больше сплющенных их влезло в мешок для сдачи посудного мусора; что за банки он получит свои пять центов за штуку и что его где- то найденная, будто бы воинская шинель, просто случайна. Ничего такого я не сказал, но у меня появилась идея. Я вспомнил, что где- то на соседних улицах я в самом деле видел вывеску 'Американский Легион - Клуб Ветеранов Иностранных Войн'. Там стояла зеленая допотопная пушка, вся в птичьем помете, и сидел, как на часах, на складном пляжном стульчике старик, уставившись в пространство немигающим взглядом. На дверях, сколько я помнил, висел тяжелый амбарный замок,но имелось и какое- то объявление в рамке. Старик на стульчике мог быть вполне ровесником Духа и, должно быть, тоже участвовал во Второй Мировой. Он, помнится, был болееменее благообразным - седым и, главное, спокойным, т.е. выглядел, в целом, нормальньм человеком. Не то, что "бомж" или "джанки". Дело в том, что у американских ветеранов последующих военных компаний часто наблюдается, как бы это сказать - что- то странное с головой. Отличаются они не только по возрасту; и только постепенно научишься их опознавать.
Так ветерана войны в Корее я представляю себе по одному загадочному пешеходу - как призрак, плотно сбитый, всегда в одной и той же нахлобученной на глаза бейзбольной шапке с козырьком, в любую дождьнепогоду, даже чаще в такие ненастные дни, в сумерках быстрьм маршем он проходит по улицам, не глядя по сторонам; он рвется вперед, куда устремлены его безумные глаза. Поначалу я гадал- сомневался - не ходит ли человек просто для здоровья, но соседи мне объяснили: - Не бери в голову, это Брюс. Был стрелком на летающей крепости и его сбили.
Вывод получался немного странный: раз - такое дело, то - все понятно: тебя бы сбили в Корее и ты - ходил бы, как заводной.
Другого моего показательного ветерана - уже вьетнамской войны, я тоже встречаю довольно часто; мы с ним беседуем о погоде. Если увидите его в Джерси- Сити, отдыхающим, сидя у стены или в углу парка, обычно в защищенном, непростреливаемом месте, непременно подумаете, что он туристпутешественник. С объемистым зеленым рюкзаком, флягами и прочим хитроумным снаряжением походника, сам - в маскировочной раскраски хаки, он похож на студента-интуриста из какого-нибудь Гейдельберга. Никаким туризмом он, конечно, не занимается; живет неподалеку, получает пенсию, время от времени ложится в больничку, а в моменты ремиссии - бродяжничает в охотку. Классический красивый блондин с рассыпающимися волосами; у него все альбиносовое,несколько даже черезчур блондинистое. В его бесцветных, как бы слепых глазах, застряли сумашедшие точки.
Если садишься с ним рядом на солнышке у стены, он вполне разумно обсудит прогноз, порассуждает об 'относительной влажности воздуха и атмосферном давлении ртутного столба'. Говорит он исключительно вежливо и коррекгно, но с какого- то момента мне становится не по себе без видимых на то причин. С погодой все ясно, но как- то безотносительно от всего, среди ясного неба на меня надвигается 'вельт- шмерц'; начинает невыносимо тошнить душу и хочется бежать от него подальше.
В День Победы я подарил Духу новую палку с резньм набалдашником из слоновой кости. Отыскал по- соседству, в какой- то индийской лавке среди бронзовых тазов, вазонов и чайников - среди таких, в общем- то обычных принадлежностей 'для дома, для семьи'; но тут - определенно факирского вида вещь, заставляющую думать о черной магии.
На закате мы отправились к знакомым - Мотовилкиным, у которых был самый подходящий для барбекю зеленый дворик- бэкярд. День стоял расчудесный, Пьяный майский воздух. В кружеве солнечных пятен возбужденно шумели гости, и все прибывали новые.
В круговороте у стола с закусками мы неожиданно наткнулись на кого бы вы думали? На Эрика! Одной рукой он пытался смахнуть с лопатки блямбу паюсной икры в свою картонную тарелку, а в другой руке - держал пластиковый стакан, из которого при каждом его взмахе выплескивалось вино. Эрик был чисто выбрит, одет по небрежной моде - во что- то безразмерное номерное баскетбольное, и в нем ничего не осталось от прежнего сиониста.
- Какие лю- юди! - протянул Эрик блатньм голосом.- Старичок, я только что из Москвы; мотаюсь взад- вперед. Увидимся позже, окей?
Птицы и белки сходили с ума, На дальнем краю большой поляны опершись на новую трость Дух следил за хороводом белок в ветвях. Казалось - все белки участка слетелись в тот угол, чтобы угодить благодарному наблюдателю. От легкого пьяного ветра в блюда с салатом летели ольховые сережки и цветочная пыльца. Поэт Финкельгросс декламировал, а может быть сходу, а- ля прима,слагал стихи:
Зачем меня осыпал семенами весенний лес? Я не земля, не дева плодородья. Я горожанин- страшный книгочей. Зачем я под зеленой кроной весь в семенах, летучих- вертолетах? Тут парашюты, носики, стрижи, пушинки, винтики, ножи... Зачем они слетелись? На мне им не взойти...