- В порядке, разумеется, спрашивает.
- Сечет, может, много?
- Что ты! что ты! Да у него и розог в помине нет! Кого если и секут, так на сходке, по мирской воле.
- Может быть, он какие-нибудь другие свои делишки неаккуратно ведет?
- Что ты начать-то хочешь?
- Как, - говорю, - он к красненьким повязочкам равнодушен ли?
- О, полно, сделай милость, - проговорила мать и плюнула.
- Да вы чего, матушка, сердитесь-то?
- Да что ж ты глупости говоришь!
- Отчего же глупости? Ведь это бывает.
- Подумай сам: ведь он женатый!
- Да ведь, родная, - говорю, - иной раз и женатому невесть что хуже холостого снится.
- Эй! поди ты! - опять крикнула мать, плохо скрывая свою улыбку.
- Ну чем же нибудь он да не угодил на крестьян?
- Что, мой друг, чем угождать-то! Они галманы были, галманы и есть. Баловство да воровство - вот что им нужно.
5
Объехал два, три соседние дома, - то же самое. На Николин день в селе ярмарка. Зашел на поповку, побеседовал с духовными, стараясь между речами узнать что-нибудь о причинах неудовольствия крестьян на Дена, но от всех один ответ, что Стюарт Яковлевич - такой управитель, какого и в свете нет. Просто, говорят, отец родной для мужика. Что тут делать? Верно, думаю себе, в самом деле врут мужики.
Так приходилось ни с чем и ехать в губернский город.
В городе К. я заехал, без всякой цели, к старому приятелю моего покойного отца, купцу Рукавичникову. Я хотел только обогреться у старика чайком, пока мне приведут почтовых лошадей, но он ни за что не хотел отпустить меня без обеда. "У меня, - говорит, - сегодня младший сынок именинник; пирог в печи сидит; а я тебя пущу! И не думай! А то вот призову старуху с невестками и велю кланяться".
Надо было оставаться.
- Тем часом пойдем чайку попьем, - сказал мне Рукавичников.
Нам подали на мезонин брюхастый самовар, и мы с хозяином засели за чай.
- Ты что, парень, был у нас волей, неволей или своей охотой? - спросил у меня Рукавичников, когда мы уселись и он запарил чай и покрыл чайник белым полотенцем,
- Да и волей, и неволей, и своей охотой, Петр Ананьич, - отвечал я.
Я знаю, что Петр Ананьич человек умный, скромный и весь уезд знает как свои пять пальцев.
- Вот, - говорю, - какое дело, и пустое, да и мудреное, - и рассказал ему свое поручение.
Петр Ананьич слушал меня внимательно и во время рассказа несколько раз улыбался; а когда я кончил, проговорил только:
- Это, парень, не пустое дело,
- А вы знаете Дена?
- Как, сударь, не знать!
- Ну, что о нем скажете?
- Да что ж о нем сказать? - проговорил старик, разведя руками, хороший барин.
- Хороший?
- Да как же не хороший!
- Честный?
- И покору ему этим нет.
- Строг уж, что ли, очень?
- Ничего ни капли не строг он.
- Что ж это, с чего на него жалуются-то?
- А как тебе сказать... очень хорош, - похуже надо, вот и жалобы. Не по нутру мужикам.
- Да отчего не по нутру-то?
- Порядки спрашивает, порядки, а мы того терпеть не любим.
- Работой, что ли, отягощает? - все добиваюсь я у Рукавичникова.
- Ну какое отягощение! Вдвое против прежнего им теперь легче... А! да вот постой! вон мужичонко рахмановский чего-то приплелся. Ей! Филат! Филат! - крикнул в форточку Рукавичников. - Вот сейчас гусли заведем, - прибавил он, закрыв окно и снова усевшись за столик.
В комнату влез маленький подслеповатый мужичок с гноящимися глазками и начал креститься на образа.
- Здравствуй, Филат Егорыч! - сказал Рукавичников, дав мужику окреститься.
- Здравствуй, батюшка Петр Ананьич.
- Как живешь-можешь?
- Ась?
- Как, мол, живешь?
- А! Да все ела те богу живем.
- Дома все ли здорово?
- Ничего будто, Петр Ананьич; ничего.
- Всем, значит, довольны?
- Ась?
- Всем, мол, довольны?
- И-и! Чем довольными-то нам быть,
- Что ж худо?
- Да все бог его знает; будто как не вольготно показывается.
- Управитель, что ль, опять?
- Да, а то кто ж!
- Аль чем изобидел?
- Вот завод затеял строить,
- Ну?
- Ну и в заработки на Украину не пущает.
- Никого?
- Ни одного плотника не пустил.
- Это нехорошо.
- Какое ж хорошество! Барину жалились, два прошения послали, да все никакой еще лизируции нет.
- Поди ж ты горе какое! - заметил Рукавичников.
- Да. Так вот и маемся с эстаким с ворогом,
- Видите, какой мошенник ваш Ден! - сказал, обратясь ко мне, Рукавичников. Мужик в меня воззрился.
- А вот теперь я вам расскажу, - продолжал мой хозяин, - какой мошенник вот этот самый Филат Егорыч. Мужик не обнаружил никакого волнения.
- Господин Ден, ихний управляющий, человек добрейшей души и честнейших правил...
- Это точно, - ветрел мужичок.
- Да. Но этот господин Ден с ними не умеет ладить. Все какие-то свои порядки там заводит; а по-моему, не порядки он заводит, а просто слабый он человек.
- Это как есть слабый, - опять подсказал мужичок.
- Да. Он вот у них другой год, а спросите: тронул ли он кого пальцем? Что, правду говорю или вру?
- Это так.
- Вот изволите видеть, им это не нравится. Наказания его все мягкие, да и то где-где соберется; работа урочная, но легкая: сделай свое и иди куда хочешь,
- Ступай, значит.
- Что?
- Сделамши свое, - ступай, говорю, куда хочешь, - повторил мужичок.
- Да. Ну-с, а они вот на него жалобы строчат. Мужик молчал.
- Ну а на заработки-то он их зачем же не пускает? - говорил я.
- Не пускает-с, не пускает. А вы вот извольте расспросить Филата Егоровича: много ли ему его сыночек за два года из работы принес. Расскажи-ка, Филат Егорыч.
Мужичок молчал.
- А принес ему, сударь мой, его сыночек украинскую сумку, а в ней сломанную аглицкую рубанку, а молодой хозяйке с детками французский подарочек, от которого чуть у целой семьи носы не попроваливались. Вру, что ль? - опять обратился Рукавичников к мужичку.
- Нет, это было.
- Да, было. Ну-с, а Стюарт Яковлевич задумал завод винный построить. Я его за это хвалю; потому что он не махину какую заводит, а только для своего хлеба, чтоб перекурить свой хлеб, а бардой скотинку воспитать. Приходили к нему разные рядчики. Брали всю эту постройку на отряд за пять тысяч, он не дал. Зачем он не дал?
- Мы этого знать не могим, - отвечал Филат Егорыч.
- Нет, врешь, брат, - знаешь. Он вам высчитывал, что с него чужие просят за постройку; выкладал, почем вам обходится месяц платою у подрядчика, и дал вам рублем на человека в месяц дороже, только чтоб не болтались, а дома работали.
- Это такая говорка точно была.
- То-то, а не не могим знать. Ну а они вот теперь небось настрочили, что на работу не пущает, все на заводе морит; а насчет платы ни-ни-ни. Так, что ль?
- Не знаю я этого.
- Да уж это как водится. Вот вам и Филат Егорыч, старый мой друг и приятель! Любите-жалуйте его. Мужичок осклабился.
- А вот меня бы вам в управители! - шутливо продолжал Рукавичников, - А приняли б вы меня?
- Да с чего ж?
- И никогда бы мы не ссорились; все бы у нас по-любезному пошло. Потому что порядок бы у нас душевный был. Ты, Филат Егорыч, пробаловался - на клин тебя, молодой парень какой где проворовался или что другое - за виски его посмыкал; раздобылся чем таким на Украине, вроде вот Филата Егорыча сынка, ну - в больницу его, а потом покропил березовым кропильцем, да и опять пущай. Так, что ли, Филат Егорыч?
- По-нашему так.
- Ну вот! Ведь я знаю. Мужичка отпустили.
- Что же это такое однако? - спрашивал я Рукавичникова.
- А вот видишь сам, сударь мой. Господин Ден человек хороший, да мой бы совет ему уходить отсюда, а не то они ему подведут машину.
Рассказал я это дело губернатору во всей подробности. Губернатор просто на стену прыгает: сам он был администратор и несказанно восхитился, что в его губернии завелся такой сельский администратор, как Стюарт Яковлевич Ден,