Я часто останавливался, и однажды чуть не впал в отчаяние, когда путь мне перегородил ручей талой воды. Последние силы я приложил, чтобы пройти половину его ширины на своих двух, а потом свалился снова, отдаваясь в руки воде. Она промочила меня насквозь, но у меня даже на отчаяние времени не было. Хотя ручей представлял из себя поток воды шириной в четыре фута, он показался мне ужасным.
Я заболел цингой, часто видел галлюцинации и чувствовал металлический привкус крови во рту. Помочь себе я ничем не мог, и был уже полностью побежденным гладиатором, но в последний момент судьба, словно насмехаясь с меня, или решив спасти меня, подкинула ещё один шанс, как тогда, с кустом гнилого шиповника.
Совсем случайно я нащупал рядом с собой ещё отдаленно тёплые кости. В ужасе я посмотрел на них, и удивился. Они были такими розовыми, словно этого маленького олененка обглодали совсем недавно, но обглодали добротно: ни одного кусочка мяса на нем не было. В нос мне ударил запах крови, ворвани, и мяса. Слюни наполнили мой рот, а в голову ударили воспоминания, как всего три недели назад я ел оладьи на свином сале, запивая их чуть разбавленным пивом. Это был самый вкусный ужин в моей жизни.
Я стал обсасывать эти кости, но толку от этого было немного. Я чувствовал вкус крови лишь отдаленно. Я стал крошить их камнем в мелкий порошок, струшивать их на ладонь, и съедать, запивая все это талой водой с мелкой лужи. В каких-то костях я находил костный мозг и с жадностью принимался его высасывать. Я доедал эти немногочисленные объедки и поклялся себе, что об этом кошмарном зрелище никогда не узнает моя милая. Жива ли она? Она жива, раз судьба дает мне такой толчок вперед, то она обязательно жива. Иначе, я лег бы рядом с этими костями и к чему вся борьба? Как я хотел прильнуть к её устам… О, что за безумные мысли у меня, человека, который сейчас запивает костный мозг холодной водой с лужи!
Но все-таки меня стошнило. Тошнота подошла к горлу, и я, со сверхчеловеческими усилиями пытался удержать в себе тот шанс выжить, право на реванш, а желудок мой, сам того не понимая, или от испуга, стал выбрасывать прочь эти толченные кости.
Взгляд мой упал на пустые ножны. Я потерял нож. Судя по всему, когда полз. Право, был пройден большой участок и возвращаться я не имел ни возможности, ни сил. Я упал на спину, достал снова портрет своей милой, и последний раз поцеловал его. У меня уже не было сил идти.
К несчастью, это понял не только я.
Голова моя лениво упала набок, и я увидел судя по всему какого-то бога, или дьявола, я не знаю, не смог точно рассмотреть его силуэт. Не знал я и того, не галлюцинация ли очередная преследует меня.
Но нет, это был волк. Большой, сильный во временна своей молодости, он не утратил своей крепости и сейчас. Шерсть его была вся мокрая, на ней были следы старого лишая, а взгляд был потуплено-усталый. Но все-таки он представлял великое зрелище. В нем был здоровый языческий дух, перед величием которого не мог устоять и я.
Он словно поймал меня на месте преступления. Меня, рядом со своей блевотиной, меня, всего в крови, меня, ослабшего человека, меня, уже не венца эволюции, нет. Он возвышался надомной. Он был великим язычником, перед которым я, монах, был совсем бессильным. Голод привел нас двоих на этот древний амфитеатр, в этот старый храм правосудия Клондайка.
В голове моей стали бегать застывшие картинки старой жизни. Я видел наш театр, в котором ставили «Гамлета», я увидел, моя милая Офелия, твои глаза ярко-голубые глаза, твои мягкие и длинные волосы, собранные в античный узел, твою шляпку, твоё милое платье, наш первый поцелуй. Я помнил каждый дюйм твоего тела, любовь моя, я чувствовал тебя везде, ты живешь в моем сердце, а твое тепло согревало меня этими долгими ночами. Детство, отрочество, школа, с которой меня выгнали, нищета, фабрика, люди бездны, окружавшие меня тогда, все это пролетело передо мной.
Твое милое лицо, фройляйн, с печатью молодости, наши прогулки, наш любимый холм, наша лодка, на которой мы прорезали черную озерную гладь - неужели все это мимолетно? Неужели это все - тщетно и глупо?
Он стоял, даже не оскалив зубы, не показывая своей злобы, своей силы, своего превосходства надомной, человеком! Какой это был позор для меня. Я чувствовал себя проигравшим, а он стал идти ко мне, хромая на подбитую ногу.
Я поцеловал её улыбающееся лицо. Я осыпал портрет поцелуями, в этот момент моя любовь достигла христианского апогея, но это языческое воплощение зла отобрало у меня минуту счастья.