-Ну, что я говорила? - шепнула Режина. - Иди к нему, успокой мальчика...
Флор хмыкнула и направилась к Алешандру.
-Что она тебе сказала? - спросил он.
-Она велела мне тебя успокоить и посоветовала выпить шампанского и потанцевать. Ты не против? - Флор прильнула к Алексу и, подняв подбородок, заглянула ему в глаза.
-Не против, - пробурчал он и повлек ее за собой к небольшой площадке, на которой уже кружилось несколько пар.
После, когда вечер окончился и Флор ждала его в машине, Режина поймала Алекса за руку и сказала:
-Ну, не знаю за что тебе такое везение. Ладно я, но эта девочка… Почему тебе так везет, баиянец?
-Это благословение Йеманджи, - шепнул он в ответ и бежал от Режины, сопровождаемый ее заливистым громким смехом.
16.
1820 год
-Госпожа… - покорный голос остановил Эуджению. – Госпожа…
Она обернулась и взгляд ее упал на раба по прозвищу Кавакинью, названного так из-за того, что он умел так виртуозно играть на маленькой гитаре-кавакинью, что у всякого, кто слушал его, ноги тут же пускались в пляс.
-Что тебе? – нахмурила брови Эуджения.
-Ах, госпожа, позвольте мне предостеречь вас.
-Что? Ты станешь предостерегать меня? – хозяйка терпеть не могла этого Кавакинью, такого наглого в своей непомерной услужливости к хозяевам.
Он осмеливался даже благодарить ее отца за то, что тот приказывал наказывать его.
-Семел… Этот дерзкий раб говорил с вами, и я видел, как он подарил вам кольцо. Смелый поступок, - усмехнулся Кавакинью. – Но разве не боится госпожа, что ее отец и братья узнают об этом? И что тогда станет с госпожой?
-Уж не думаешь ли ты, что тебе так просто удастся завладеть мною, Кавакинью? - усмехнулась госпожа. - Ты всего лишь раб, куда тебе... - губы ее презрительно скривились. – И мой отец никогда не поверит твоим словам, тем более что говоришь ты явную ложь, и никакой раб никогда не осмеливался делать мне никаких подарков.
Негр, цвет кожи которого был схож с цветом чёрного дерева, ответил:
-Хотя я и раб, но прадед мой был вождем своего племени, и я знаю многие тайны, которые известны черным, а вы - белые - только и умеете, что презрительно кривить губы, но не сведущи в тайнах жизни.
-Молчи, черномазый, - прошипела Эуджения, - не то я велю выпороть тебя.
-А я попрошу воинственную Янсан[1] и она сделает тебя покладистой. Потому что, когда человек лежит в земле - он становится очень покладистым, белая госпожа.
Хозяйка отшатнулась, сделавшись белее собственной белой кожи, белее самой белой простыни:
-Пошел вон...
Раб поклонился, усмешка не сошла с его губ.
-Прости, госпожа… - ответил он и хитрой змеей скрылся в кустах.
Эуджения стояла, кусая губы. Отец и братья… Что же, их гнев мог быть страшен, и она не сомневалась, что их ничто не остановит. Семела они попросту убьют, а ее… Ее тоже могут убить, ибо кого волнует жизнь женщины – сестры и дочери – в доме, где так много мужчин и нету недостатка в наследниках. Некому будет за нее заступиться. Ведь мать ее умерла давно и свел ее в могилу именно отец. Она прекрасно помнила, как сеньор Пайеш-Видал запирал свою жену в наказание за различные провинности, как бил ее по щекам и кричал на нее. Мать Эуджении была слабой женщиной и могла только плакать. Дать отпор она не могла. Бедняжка умерла от скорби и тягот. Эуджения была не такая: она умела дать отпор. И сеньор никогда не поднимал на нее руку, памятуя тот день, когда дочь вцепилась зубами в отцовскую руку, давшую ей затрещину. Вопреки ожиданиям, это восхитило сеньора Леонарду. И единственное, что он позволял себе после того в отношении Эуджении, то только повышенный тон в речах, но не более.
Однако, обольщаться не следовало. Если сеньор Леонарду впадет в бешенство, его ничто не остановит. Об этом необходимо было помнить. Да и братья, по-своему любившие сестру, были слишком горды и спесивы. Этим красавцам и в голову не могло придти, что их сестра с благосклонностью посмотрит на раба. Они убьют и ее, Эуджения не сомневалась. И от этого холодок пробегал у нее по спине. Но Семел…