— Почему? — Я хриплю из-за острого комка в горле. — Зачем утруждать себя спасением меня? Ты вытащил то стекло из моего живота, ты сказал мне бежать, когда люди твоего отца приближались. Ты убедился, что я была достаточно далеко от машины, прежде чем она взорвалась. Зачем ты это сделал, если все равно собирался убить меня? Зачем притащил меня сюда и вылечил раны? Тебе следовало просто позволить этому парню свернуть мне шею. Какой смысл спасать меня?
Лицо Романа смягчается, и всего на мгновение я представляю, как из его уст слетают самые сладкие слова, говорящие мне, что ему невыносима мысль потерять и меня, что вид меня сломленной и уничтоженной убил бы все хорошее, что осталось в его черной душе, что он не мог убить женщину, за защиту которой его младший брат так упорно боролся. Но когда он снова наклоняется ко мне и его голос понижается до приглушенного шепота, по моему телу пробегает холодок.
— Суть в том, — бормочет он, и этот глубокий тон пронзает меня насквозь, как лезвие, — что я не могу наслаждаться убийством, если ты уже мертва.
Жгучая ярость пульсирует во мне, как рой разъяренных пчел, и когда Роман отступает всего на дюйм, я не могу позволить возможности ускользнуть у меня из рук. Я сгибаю запястье настолько сильно, насколько позволяют жесткие ремни, и с мстительной силой я погружаю пальцы глубоко в пулевую рану на его талии. Впиваясь ногтями в его плоть, я позволяю ему почувствовать мой гнев так же, как я чувствовала руки Леви глубоко внутри себя, но, когда ублюдок даже не вздрагивает, меня захлестывает беспомощность.
— Я ненавижу тебя, — киплю я, желая, чтобы все было по-другому, чтобы я все еще боролась в своей дерьмовой квартире, так и не встретив братьев ДеАнджелис.
Его смертоносный взгляд впивается в мой, яд волнами сочится из него.
— Ты лгунья, Шейн Мариано, — бормочет он леденящим душу тоном, на мгновение опуская взгляд к своей талии, замечая, как моя дрожащая рука опускается вниз, а его кровь покрывает мои пальцы.
Я качаю головой, слезы теперь свободно текут по моим щекам.
— Я не лгала.
— Ты солгала о том, что стреляла в Марка, — говорит он, продолжая, как будто я не произнесла ни слова. — И сейчас ты лжешь.
Я сжимаю челюсть, когда под поверхностью бушует дикий шторм.
— Я не гребаная лгунья.
Его палец скользит по моей ключице, спускается между грудью стараясь обойти каждый синяк, покрывающий мою кожу, прежде чем, наконец, остановиться на моем зашитом животе. Его обсидиановые глаза возвращаются к моим, когда я чувствую, как Леви встает и медленно направляется к нам через комнату.
— Ты не ненавидишь меня, — говорит он, завладевая всем моим вниманием, пока мое сердце бешено колотится в груди. — Ты не смогла бы ненавидеть меня, даже если бы попыталась. Ты хочешь меня, ты хочешь знать, каково это — чувствовать мои руки по всему своему телу, чувствовать, как мои губы двигаются вместе с твоими, быть единственной женщиной, которая могла бы укротить дикого зверя внутри меня. Даже после всего, через что я заставил тебя пройти, ты все равно встанешь передо мной на колени. Ты не ненавидишь меня, императрица, ни капельки, и этот холодный, суровый факт не вызывает ничего, кроме ненависти к самой себе.
— Ты ошибаешься, — выплевываю я.
Он цокает, раздражающий звук мгновенно действует мне на нервы.
— В том-то и дело, — бормочет он, когда я чувствую, как Леви встает рядом со мной. — Я никогда не ошибаюсь, и в глубине души ты это знаешь. Быть со мной и моими братьями, запертой в нашем маленьком доме с привидениями, было гребаным событием в твоей жалкой жизни. Тебя трахали сильнее, чем когда-либо прежде, ты испытала больше захватывающих эмоций, чем когда-либо чувствовала, и, черт возьми, Императрица, тебе даже удалось отрастить гребаный хребет, но этого недостаточно, чтобы спасти тебя.
Леви встречает тяжелый взгляд Романа поверх меня, прежде чем переводит свой холодный взгляд на меня. Его пальцы играют с моим ремешком, и когда он высвобождается, я делаю глубокий вдох, только сейчас осознавая, насколько стеснительными были ремешки.
— Я даю тебе последний шанс, — говорит мне Леви, наклоняясь еще ниже и поправляя хирургическую кровать, пока я не сажусь. — Расскажи нам точно, что произошло с Маркусом прошлой ночью, и, если ты будешь честна, мы можем даже быстро убить тебя. Соври нам еще раз, и ты испытаешь на себе весь гнев братьев ДеАнджелис. Выбор за тобой.
Я смотрю ему в глаза, ненавидя эту его версию. Он не тот мужчина, которого я начинала узнавать, не тот, кто держал мое колено под обеденным столом своего отца, не тот человек, который присматривал за мной, куда бы я ни пошла, не тот человек, который подхватил меня на руки после того, как нашел в лесу, сломленную и избитую после пыток в ванне. Тот шептал бы нежные слова ободрения, желая, чтобы со мной все было в порядке, желая, чтобы я выкарабкалась, но этот мужчина, который стоит рядом со мной, лишен всяких эмоций. Как будто кто-то щелкнул выключателем, и человечность покинула его, не оставив ничего, кроме леденящего душу человека из худшего кошмара каждого ребенка.