Что такое киоск — все хорошо знают, это слово стало бытовым и широко распространено. Другое дело — киоскер. Слово возникло недавно, и К. Чуковский нашел его столь чуждым русской фонетике, что счел вначале экзотическим именем какого-нибудь воинственного вождя африканцев: Кио-Скер. «Оказалось, что это мирный 'работник прилавка', торгующий в газетном или хлебном ларьке. Слово киоск существовало и прежде, но до киоскера в ту пору еще никто не додумывался». И верно, внимание как бы «зацепляется» за это слово, потому что и суффикс в нем необычный, и среди всех родственных ему (по значению) слов нет подобных (нет, например, слов «ларкер» от ларек или «палаткер» от палатка).
Турецкое слово k?sk очень древнее; долго ходило оно из языка в язык на Востоке, а в конце XVIII в. получили его и мы — через немецкое или французское посредничество. Киоск — 'беседка, шалаш, в садах турецких делаемый' (в словаре 1837 г., в словаре 1804 г. — киоска), поэтому слово употреблялось в описаниях восточной экзотики.
Новое слово вступило в конкуренцию со старым палатка. Лучше всего (и дольше всего) значение слова палатка сохраняли в XIX в. москвичи. С. Т. Аксаков палаткой называет маленький домик в сельской местности. А. Ф. Вельтман словом палатка называет уже книжную лавку на Кузнецком мосту. В это время, в 40-е годы, и происходило переосмысление слова: палатка — 'временное торговое помещение, небольшое по размерам и специализированное по товару'. Через три десятилетия в Петербурге в этом же смысле стало употребляться и слово киоск. Описывая изменения на Петроградской стороне в 80-е годы XIX в., М. Аль-бов меланхолически замечал: Я уже не вижу своего старого знакомца Корявого с его ларем [который прежде торговал на углу пирожками вразнос.— В. К.]. ...Как раз на том месте — киоск с фигурой продавца в глубине... Это киоск букиниста! Такой петербургский киоск — точная копия московской палатки, торгующей книгами. В мае 1896 г. на Ходынском поле в Москве были расставлены ларьки, которые устроители коронации называли буфетами, а народ — палатками. Если бы не сохранилось подробных их описаний, мы бы и не узнали, о чем речь. На самом деле это были киоски.
Поскольку слов накопилось достаточно, началась специализация в их значении. Ларем можно было назвать временное помещение торговца горячими пирожками, книжной торговле требовалось либо архаичное слово палатка, либо заимствованное киоск: Москва и Петербург, как обычно, отнеслись к этому по-разному. И сегодня еще газеты пишут и о временных палатках на ярмарке, и о ларьках на рынках, и о книжных киосках. По-видимому, необходимость в специализации и закрепила употребление всех этих слов в обиходе, однако последовательность их появления в значении 'торговое помещение' такова: ларь—палатка—киоск— ларек. Все слова заимствованы, но в разное время (ларь известен с X в.!). Нет в них «словесного образа», свойственного русскому слову. Чтобы его создать, применили испытанный способ: прибавили суффикс уменьшительности: не палаты, а палатка, не ларь (с приданым), а ларек... В слове киоск в устной речи -к также стал восприниматься как суффикс уменьшительности, хотя никакого «киоса», разумеется, никогда не существовало.
Чтобы читателю не казалось, что все слова, обозначавшие формы городской жизни и введенные в обращение в Петербурге, прижились, укажем на словечко, довольно известное в XIX в., но теперь позабытое: фру-фру. У Ф. М. Достоевского Подросток обиженно говорит о женщинах: Они сзади себе открыто фру-фру подкладывают, чтоб показать, что б ель-фа м, открыто\, что в переводе на доступный нам язык означает: 'женщины вставляют себе в платье «хвосты» попышнее, чтобы показать всю вальяжность свою'. Frou-frou — 'шелест шелковой ткани', обычно — женского платья, неуловимый шорох летящего движения с нездешним ароматом и с кружением головы. Лошадь Вронского звали Фру-Фру. Но это, пожалуй, и все, что осталось нам на память от этого слова.
Таковы эти слова, через городскую речь входившие в литературный язык. Иногда заимствованные слова конкурируют между собой, но до* известных пределов. Таким пределом остается смысл в обозначении реалий городского быта. Слова возникают и исчезают в речп. Поначалу за каждым из них в сознании сохраняется русский его эквивалент, который и определяет грамматический статус нового слова: киоска — палатка, портмоне — кошелек. В многовациональном Петербурге они входили в оборот, тогда как Москва хранила память о их русских соответствиях. Русская разговорная форма подлаживалась под фонетику, упрощая произношение, но также до известных пределов (троттуар не стал плитуаром, несмотря на соблазнительную связь с заимствованным в X в. словом плита).
Однако самое важное свойство подобных слов, сохранявшее их, мы можем заметить только в наше время. Эти слова, подчиняясь законам русской семантики, становясь терминами, расширяли значение, в современном просторечии став знаками выражения бесконечного множества подобий, еще больше теснящих старинные русские слова. Что сегодня не салон? Что теперь не кафе? Что нынче не кайф?
ЗНАЧЕНИЕ ЗВУЧАНИЯ
Великая Москва в языке толь нежна,
Что «а» произносить за «о» велит она.
М. В. Ломоносов
За спиной каждого большого города стоит говор окрестных сел и деревень. Разноликая крестьянская речь накладывала свой отпечаток и на петербургский говор. Особенно много здесь сложностей с ударением, которое ведь на письме не обозначается, но сильно расходится в разных местах России. Она несен?, или н?сена, или, быть может, несёна? Говорят по-разному, но просторечное ударение прин?сен(а), прив?зен(ы) сегодня как-то вдруг получило силу. В словарях найдем тысячи расхождений в ударении слов и грамматических форм, и в разных городах особенности свои, местные, заимствованные еще из народных говоров (которых ныне может уже и не быть!).
Сложно с причастиями: это категория книжного языка, в устной речи встречается редко. Так, ун?женные или унижённые? р?звитый или развит?й).
Много колебаний ударения у глаголов, существительных, наречий. До конца XIX в. все говорили пр?вленье (ибо пр?вить), р?нение (ибо р?на, р?нить), приобр?тение (ибо приобрёл) и др. В начале XX в. возникли колебания ударения между корнем и суффиксом, и сегодня нам рекомендуют произносить только так: правл?ние, ран?ние, приобрет?ние. Лишь в словах высокого стиля при наличии ряда приставок сохраняется ударение на корне: упр?чение, сосредот?чение и др. Но вот возникает сложность со словами, которые, используясь в просторечии, уже становятся словами разговорными. Возьмем, например, слово обесп?чение. Почти все стихийно стараются произнести обеспеч?ние. Слово, «понижаясь» в обиходной речи в стилистическом ряду, получает какие-то конкретные значения и стремится подладиться под общую модель, созданную просторечием: давл?ние, стремл?ние, правл?ние... следовательно, и обеспеч?ние. В одних случаях специалисты по культуре речи разрешают нам колебания: мы?шление и мышл?ние; в других же остаются непреклонными: обесп?чение, и никак иначе. Наличие приставки сближает слово с глагольными формами, а ударение в глагольных формах на корне — характерная особенность просторечия (прин?сен, прив?зен). Ведь почти все говорят зв?нит, а не звон?т, как следовало бы произносить. В подобных случаях вообще легко заметить как бы взаимное отталкивание просторечного слова (конкретного по смыслу) и высокого литературного (с отвлеченным значением). Так, ук?сит, но вкус?т, поч?нит, но учин?т, хор?нит, но сохран?т, повор?тит, но преврат?т и др. — слова стилистически высокие (как видно и по архаичной их форме) сохраняют исконное ударение на окончании. То же и в случае со зв?нит, если речь заходит о телефонном разговоре (в начале XX в. использовали глагол телеф?нить), но «По ком звон?т колокол». Казалось бы, мы нормируем грубое просторечие (знающие люди постоянно поправляют: звон?т, звоня?т...). Но за последние два столетия уже более полусотни глаголов перенесли ударение с окончания на корень, и это стало литературной нормой: г?бит, д?лит, к?рмит, к?рит, л?мит, пл?тит, п?ит, с?шит, т?щит, ?чит и др. (вместо губ?т, дел?т, уч?т...).