— Кого я теперь буду допрашивать? — рассердился Познанский. — Вас, сержант, что ли?
Жарков растерянно опустил автомат. Он не мог отдышаться, будто бежал за мотоциклом или долго бился врукопашную.
— Нах хаузе, в Дорогожуб, — твердил он. — Ну и шкура!..
Допрашивая пленных, Познанский уже обратил внимание на то, что немцы вместо «Дорогобуж» произносят «Дорогожуб» и все, как сговорившись, называют Смоленск — Шмоленгс; видимо, такова речевая их особенность.
Добродеев поглядел на лежащего мотоциклиста с печальным недоумением:
— Может, его только оглушило? Вдруг очнется?
Познанский подошел ближе, склонился над немцем и сказал:
— Летальный исход. Современная медицина бессильна.
Он торопливо снял с убитого планшет, раскрыл, перелистал бумаги, развернул карту и принялся ее рассматривать.
Добродеев отволок убитого в придорожный подлесок, затем перетащил мотоцикл с коляской за обочину с такой легкостью, будто это был велосипед. А Жарков все сокрушался, не отходя от Познанского.
— Нарушил я приказ… Душа зашлась, и память отшибло. Как услышал это самое «нах хаузе», позабыл себя и сорвался с резьбы…
— Может, еще кого подкараулим, — подал голос Добродеев, желая подбодрить товарища.
— А карта оперативная, — повеселел Познанский, — тут и номера полков… Приятный сюрприз!.. Штаб их корпуса под Дорогобужем, сняли дачу в нашем военном городке…
Жарков отвязал повисший провод, свернул в моток и повесил себе на плечо, а Добродеев сказал:
— Может, веревочка в дороге пригодится.
Они углубились в мелкоствольный лес, и там Жарков с деловитостью опытного механика осмотрел мотоцикл.
— «Цундап» в порядке!
Но стрекотать по большаку опасно, и Добродеев поволок мотоцикл по лесной просеке подальше от места происшествия.
Добродеев тащил мотоцикл и помалкивал, а Жарков никак не мог успокоиться, все казнился и ругмя ругал себя за неумную вспыльчивость. Как он только не обзывал себя! И пустопляс он, и ветрогон, и дуролом несуразный, который дошел до полного бессознания, можно даже сказать, повредился умом… Парабеллум нужно было вышибить из рук у живого фашиста.
Познанский неожиданно для всех, а прежде всего для самого себя, прикрикнул на Жаркова:
— Что за самобичевание? Отставить! Или вы хотите потерять авторитет в нашей группе?
Окрик Познанского помог Жаркову приободриться и заставил его больше думать о делах насущных. К чему ворошить то, что уже припорошила летучая, но такая прилипчивая пыль?..
Весь следующий предвечер они проторчали в засаде на большаке, но немец-одиночка или небольшая группа немцев так и не клюнули на блесну. То по проволочной леске, лежащей в дорожной пыли, проехало несколько машин кряду, то двигался длинный обоз или автоколонна.
Был случай, Познанский и Добродеев услышали мотор вдали и натянули провод поперек дороги, но не распознали что за мотор шумит, приближается. Пытались своей проволокой цуг-машину заарканить! Немец-водитель остановился после того, как со звоном лопнул натянутый провод. Пассажиры постреляли порядка ради по ближним опушкам из пулемета, из автоматов и двинулись дальше, горланя и гогоча.
Оставаться в тылу у противника и караулить нового связного? Или вернуться домой, пока не устарела карта и документы в планшете мотоциклиста? Познанский уже разобрал все готические каракули, расшифровал пометки на карте.
Жарков склонялся к тому, чтобы задержаться еще на сутки, на двое, пусть даже повоевать до последней гранаты, но поймать «языка». Познанский сочувствовал Жаркову, но убедил его, что это неразумно — слишком ценный планшет маринуют они без толку. Будущий «язык», которого они подстерегут, скорее всего, и половины того не выболтает, что сообщила захваченная карта…
Когда в клубах дорожной пыли показался мотоцикл с коляской, разведчики обедали. Все вскочили на ноги.
— Кого это несет? — терялся в догадках старший лейтенант Маслаченко; он стоял с ложкой в руке, позабыв про пшенную кашу с мясом. — Наверно, офицер связи.
— Да еще с адъютантом на запятках, — удивился Кожухарь.
Водитель резко затормозил, подняв маленькую пыльную бурю, и соскочил с сиденья. Не успела осесть пыль на придорожных кустах, как водитель, одетый во все серое, подошел к старшему лейтенанту Маслаченко и откозырял:
— Сержант Жарков, техник-интендант второго ранга Познанский и боец Добродеев с задания вернулись. — Доложив, он отдернул от пилотки руку и бросил ее по шву, взметнув облачко пыли, окутавшее всю его фигуру.
Кожухарь с трудом узнал товарищей. Пилотки Жаркова и Познанского, каска Добродеева, звездочки на них, бинокль, снаряжение, гимнастерки, шаровары, сапоги и лица всех троих — в пыли. Черным, блестящим было только кожаное седло, с которого, отряхиваясь, слез Жарков, багажник, где сидел Добродеев, и место в коляске, из которой вылез Познанский; запыленные очки он держал в руке.
— Разведданные у техника-интенданта второго ранга. — Жарков показал на серый планшет Познанского. — А также доставлено средство передвижения. Марка «Цундап».
— Как же вы через линию фронта? — удивился старший лейтенант Маслаченко.
— Мотор приглушил, на ихний глушитель не надеялся. Горючим два раза заправились по дороге. Из наших подбитых танков, — вздохнул Жарков.
— Я и позабыл про твое штатское звание — механик МТС…
Жарков добавил вполголоса, виновато:
— А что касается «языка», то разговор у нас с ним не получился. И надо прямо сказать — по моей вине. Хотел пригласить фашиста в лес, подальше от дороги — и начертоломил, оглушил до смерти…
Старший лейтенант уже выпотрошил трофейный планшет, увидел карту:
— Как это — разговор не получился? Вся карта в крестиках, номера, пометки. В штабе и не такие кроссворды разгадывают…
Все подробности о прогулке в тыл Кожухарь выспрашивал у Добродеева, а Жарков был замкнут, как всегда.
Отдохнуть ему не пришлось: вызвали вместе со старшим лейтенантом в штаб дивизии.
Жарков опасался, что после недоразумения с мотоциклистом он окажется в штабе у тугоухого, заикающегося майора на плохом счету. Но правдивое донесение Жаркова только повысило к нему доверие контуженного майора.
Майор разостлал на столе карту и стал объяснять Жаркову задание. Показал, где перейти линию фронта, вручил снимок железнодорожного моста, который необходимо взорвать. В помощниках снова Добродеев.
— Разрешите идти? — спросил Жарков, аккуратно складывая квадрат полученной карты.
— Идите и помните: мост должен быть взорван. Что бы ни случилось! — Майор говорил подчеркнуто официальным тоном; когда даешь такое задание словами сухого приказа, легче скрыть волнение. — Поняли, Жарков? Что бы ни случилось…
Жарков молча полез в карман гимнастерки, достал фотографию, завернутую в газету, и также молча протянул ее майору.
На войне любят показывать карточки жен и детей. Фронтовики показывают семейные фотографии с гордостью, лица их при этом светлеют, а Жарков скривился, как от боли.
Майор не хотел обидеть Жаркова и взял снимок, хотя не считал, что время для воспоминаний выбрано удачно.
Со снимка смотрела пышноволосая блондинка. Рядом с ней, держась за спинку кресла, стоял мальчонка в матроске с якорем на рукаве. Мальчишечье лицо выражало крайнюю озабоченность, ее не смогла стереть ретушь провинциального фотографа. Майор внимательно разглядел фотографию.
— Мои, — сказал наконец Жарков после молчания. — Расстреляли из самолета. По дороге из Карманово в Дорогобуж. Немного они отшагали от дома. Мальчика Олегом звали, жену — Лидой. — И с крутой внезапной силой продолжал: — Как же после этого у меня задрожит рука или душа струсит? Так что, товарищ майор, мост можете мне доверить…