Резкий, неожиданно близкий орудийный выстрел справа ошеломил обоих. Виктор повернулся на звук. В двух сотнях метров от них медленно шли по Фаворитенштрассе два «тигра».
— Договорились! Видишь? — крикнул Виктор, ныряя в башню. —Торговался, как на базаре!..
«Тигры» остановились на перекрестке, поочередно стреляя из орудий. Длинная струя пламени вылетала из ствола, танк вздрагивал, чуть откатывался назад, снова поводил стволом пушки, нащупывая потерянную цель. Немцы били по домам, в которых, измученный, уставший, изнуренный вражескими контратаками, все еще стойко держался гвардейский мотострелковый батальон во главе со своим раненым командиром.
— Бронебойным! — скомандовал Мазников.
— Готово!
Немецкий снаряд упал где-то совсем близко. С потолка на кол полетели пласты штукатурки.
Бельский чуть приоткрыл глаза, огляделся, взглядом поискал Лазарева, который сидел неподалеку от окна и что-то кричал в рыжую пластмассовую трубку телефона.
Увидев зовущий взгляд комбата, Лазарев поднялся, согнувшись пополам (в потолок и в стены все время шлепались осколки и пули), подошел.
— Опять? — спросил Бельский.
Лазарев понял этот вопрос по движению его черных, спекшихся губ, кивнул:
— Опять.
— Где?
— В основном у Махоркина! — в самое ухо крикнул комбату начальник штаба. — Лежите!..
Бельский, посеревший, с темными растрепанными волосами, лежал в углу на собранном в кучу и накрытом плащ-палаткой тряпье. Обе ноги его, выше колен, были перебиты пулеметной очередью, а две автоматные пули попали в грудь. Он дышал хрипло, глаз почти не открывал, часто терял сознание, и солдат-связной, сидевший около него на полу, поминутно вытирал комком бинта кровь, тоненькой струйкой текшую изо рта командира батальона. Грудь и ноги Бельского были кое-как перевязаны, на грязных бинтах чернели большие расплывшиеся пятна.
Краснов вернулся на КП батальона после третьей немецкой контратаки. Он где-то потерял свою фуражку, был теперь в засаленной пилотке с чужой головы. Может быть, даже с кого-нибудь из убитых. Старший лейтенант Лазарев узнал замполита не сразу. Подумалось, что это офицер связи от соседей или сверху.
— Где комбат? — спросил Краснов, не видя на командном пункте Бельского.
— Ранен комбат, — тихо сказал Лазарев. — Повел в атаку третью роту...
— Да не объясняйте, вы мне! Все знаю! — отмахнулся Краснов. — Где он?
Лазарев показал глазами в угол комнаты:
— Лежит. Вон там.
Подойдя, Краснов и узнал и не узнал Бельского. Серое, осунувшееся лицо, впавшие бескровные щеки, черный рот и из уголка его — протянувшаяся наискось но подбородку кроваво-красная прожилка. Какой-нибудь час назад этот человек разговаривал, ел, смеялся, смотрел, распоряжался, привычно и легко командовал батальоном, а теперь он лежал неузнаваемо чужой и страшный, с раздробленными ногами и простреленной грудью. Краснову мгновенно припомнились все их разговоры, легкое перекрытие окопа над головой, далеко отсюда, на крохотном дунайском плацдарме под Эрчи, ночной дождь и маленький, дымно тлеющий костерок на дне окопа... Он вспомнил, каким был Бельский под Бичке, под Замолью, в Каполнаш-Ниеке... И такого Вельского больше не было.
— И фельдшер куда-то пропал, — сказал Лазарев.
Краснов тяжело посмотрел на него:
— Фельдшер убит. Он был в первой роте. Остались одни санинструктора. А что санинструктора!.. Командир бригады знает?
— Я сразу доложил. Он сказал, что посылает санитарную машину. Уже час прошел, а никакой машины! Наш «виллис» разбит, штабная полуторка без баллонов. Да и не проскочили бы все равно. Потемнеет, рискнем на мотоцикле.
— «Чайка» слушает, — заговорил вдруг радист. — Сейчас! — Он протянул трубку радиотелефона Лазареву. — Лейтенант Махоркин.
Начальник штаба слушал, изредка кивая и «угукая».
— Угу... Понятно, — сказал он в конце разговора и, сунув трубку радисту, взглянул на замполита. — Танкисты машину не дали.
— Какую машину?
— Танк. Мы хотели комбата в тыл...
— И правильно не дали! Кто посмеет гнать боеспособную машину в тыл?
Взглянув в окно, замполит увидел, что по широкому межквартальному переулку со стороны Фаворитенштрассе, развернув башню назад, все-таки идет какая-то «тридцатьчетверка». Два раза она выстрелила с коротких остановок из орудия но противоположной стороне улицы, занятой немцами, и круто свернула за угол дома, где был КП батальона.
— Талащенко ворвался в комнату, чуть прихрамывая, отпихнул подвернувшегося под руку солдата-связиста, увидел Краснова, Лазарева и Чибисова и, не здороваясь, даже не протянув никому руки, громко спросил:
— Где Бельский?
— Там, — Краснов кивнул в угол, где лежал Бельский,
— Разыскать носилки! Хоть из-под земли! Быстро!
Замполит поднял голову:
— Что ты хочешь делать, Гриша?
— Положим в танк и вывезем.
— Как ты его туда положишь? — горько усмехнулся Краснов, представляя себе, как под огнем противника просовывают в узкий прямоугольный люк механика или в круглый люк башни, окровавленного, изрешеченного пулями Вельского. Он представил себе эту картину, и его передернуло.
— Положим! Бориса надо спасать!..
— Надо спасать, — повторил Краснов.
Мины ложились все ближе и ближе. Широко и раскатисто, будто гонимая ветром, с фланга на фланг батальона гуляла автоматно-пулеметная стрельба. С той стороны, где находилась рота Махоркина, доносились жесткие хлопки танковых пушек.
Талащенко подошел к Бельскому, опустился на колени:
— Боря!.. Ты слышишь меня, Боря?
Но Бельский был неподвижен, и подошедший к ним Краснов испугался не этой его неподвижности, он испугался его чуть приоткрытых, тускло блестевших меж ресниц глаз. Дыхания раненого не было слышно, и только тогда, когда Талащенко, державший в своей руке белую, словно высохшую за этот час руку Бельского, поднялся и снял фуражку, Краснов понял, что случилось.
— Отставить носилки! — ни на кого не глядя, сказал Талащенко. — Герой Советского Союза гвардии майор Бельский умер...
Вокруг гремело и бушевало, грохот минных разрывов сотрясал горячий, нагретый апрельским солнцем воздух. Лазарев кричал что-то яростное по телефону. А Талащенко все глядел на белое, успокоенное лицо Бельского, а видел сквозь застилавшую глаза дымку совсем другое. Видел Вельского живого, горячего, умного, отчаянного и доброго...
Он поднялся, накрыл Вельского шинелью, отвернулся, надел фуражку. В окна бил солнечный свет, и в его золотых дымных полосах, искрясь, кружились пылинки.
— Ну вот и все, — сказал Талащенко, печально взглянув на Краснова. — Теперь здравствуй. Формальности закончены, Я принял батальон. Доложи мне обстановку»
Танковые и механизированные соединения 3-го Украинского фронта, взломав немецкую оборону юго-западнее Вены в предгорьях Австрийских Альп, ворвались в лесисто-горный массив со штраусовским названием «Венский лес» и стали уверенно обходить город с запада. Вена была замкнута в огромную дугу полуокружения, концы которой упирались в Дунай около Альберна на юго-востоке и Клостернойбурга и Вайдлинга на северо-западе. Теперь враг мог отходить только за Дунай и Дунайский канал — в заводские кварталы Флоридсдорфа, Каграна и Штадлау, но туда уже спешили войска 2-го Украинского, двое суток назад овладевшие Братиславой. Одновременно с прорывом западнее Вены усилилось давление наступающих в южной части города. Противник стал постепенно отходить к центру Вены. Спешно минировались, готовились к взрыву все мосты через канал и Дунай в черте внутреннего города и в Пратере. Полицейские полки и полки фольксштурма, слабо обученные ведению уличного боя, торопливо выдвигались к местам наибольшего натиска русских и гибли под огнем их танков и артиллерии. Ряды немецких пехотных частей пополнялись бывшими летчиками и бывшими танкистами, машины которых были уничтожены или остались без горючего. Противника лихорадило. Сотни его солдат поднимали руки, и в то же время сотни сопротивлялись с ожесточенной, фанатичной яростью.