Через час весь батальон уже сидел в машинах. Колонна стояла на правой стороне дороги. Люди разговаривали, курили в рукав, поеживались от предрассветного холода.
— Командиры машин, к комбату!
Авдошин, сидевший на подножке грузовика, смял в пальцах самокрутку и побежал в голову колонны. Здесь, возле крытой штабной машины, уже толпились офицеры и кое-кто из сержантов.
Перехваченный ремнями Талащенко держал в руках карту.
— Запишите маршрут.
Собравшиеся столпились возле включенных шофером подфарников.
— Маяки по дороге расставлены, — сказал командир батальона. — Но маршрут на всякий случай запишите: Эрд — Эрчи — Адонь — Надь-Перката... Место сосредоточения — западная окраина Надь-Перката, господский двор Бель.
— Ясно!
— Добре. По машинам!
... Когда батальон подходил к Эрчи, на восточном берегу Дуная начал бледнеть горизонт и в той стороне, откуда отошла колонна, послышался тяжелый артиллерийский грохот. Сотня солдат повернулись на звук канонады, и все увидели на окраинах Будапешта отсветы орудийных выстрелов. Хвостатыми огненными сигарами взлетали в серое светлеющее небо снаряды «катюш».
Ласточкин, сидевший у левого борта замыкавшей колонну машины, приподнялся, держась за плечи товарищей, посмотрел на север, туда, где начинался бой:
— Наши тронулись! Не захотели фрицы по-хорошему, теперь получат!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
— Ну-с, показывайте, в чем дело! — Стрижанский, в халате поверх гимнастерки, умывшийся и аккуратно причесанный, осмотрел раненую руку Виктора, пожевал губами, потом обернулся к командиру бригады.— Пустяк! Сущий пустяк! Кость не задета, осколка нет.
— Извините, подняли вас среди ночи...
Стрижанский усмехнулся:
— А у нас не нормированный рабочий день. Так что не смущайтесь... Нина Сергеевна!
В перевязочную вошла Никитина. Увидев Виктора, она, показалось ему, удивленно взмахнула ресницами, но с ним и с его отцом поздоровалась холодно, как с незнакомыми людьми.
— Помогите мне, пожалуйста,— сказал ей командир медсанбата.
Промыв и перевязав Виктору рану и введя на всякий случай противостолбнячную сыворотку, Стрижанский добродушно похлопал его по плечу:
— Через недельку, молодой человек, будете как огурчик! Заранее разрешаю на Новый год танцевать с нашими девушками. Нина Сергеевна, проводите, пожалуйста, капитана наверх, в четвертую палату. Режим и питание — общие, перевязку — раз в сутки. И, конечно, — внимательный уход. Иногда это действует значительно лучше проверенных медицинских средств.
Части гурьяновского корпуса постепенно выходили из боев, и раненых в медсанбате почти не было: они оставались или при своих санчастях или после первичной обработки уезжали в тыловые госпиталя. Поэтому в палате, где лежал Виктор, находились кроме него только два человека — сержант-сапер, у которого оторвало два пальца на левой руке, и капитан-пехотинец по фамилии Никольский, легко раненный в ногу и ходивший с костылем.
Сержант-сапер, человек степенный и солидный, вернувшись утром вместе с Мазниковым из перевязочной, не изменил своему правилу и лег досыпать. А капитан долго шуршал какими-то бумажками (было похоже, что он считает деньги), потом накинул на плечи халат, взял костыль и не торопясь заковылял вниз.
Виктор тоже лег, проснулся часа два спустя и не сразу смог понять, что сейчас: утро, день или вечер? За окном серело скучное зимнее небо. Оно было таким с рассвета до сумерек.
Сержант все еще спал. Капитан лежа читал газету и, услышав, что Виктор зашевелился, поднял голову:
— А к вам тут Ниночка приходила. Знаете такую?
— Зачем приходила?
— К сожалению, не доложила. Но мне кажется, вы пришлись ей по вкусу. Не теряйтесь, капитан!..
— Учту ваш мудрый совет.
Спускаясь обедать, он увидел внизу в длинном коридоре Никитину. Ниночка была без халата, в гимнастерке с узенькими погонами старшего лейтенанта медицинской службы.
— Вы приходили ко мне? — спросил Виктор, догнав ее.
— Да. Вам звонил полковник Гоциридзе. Просил к телефону. Я поднялась, но вы спали.
— Надо было разбудить.
— Пожалела. Вы спали очень сладко.
В голосе Никитиной послышался озадачивший Виктора вызов.
— Надо было разбудить, — повторил он, поддерживая ее здоровой рукой за локоть. — И если будут звонить еще раз...
— Если будут звонить еще раз, я обязательно вас разбужу, — освобождая руку, договорила Никитина. — Столовая вот здесь, — кивнула она на неплотно прикрытую дверь справа, — Приятного аппетита!
Через два дня, когда медсанбат переехал из Эрчи в Надь-Перкату, в палату, где лежал Виктор, поднялся после завтрака Стрижанский.
— Приехал ваш отец... Внизу, в приемной.
Разыскивая приемную, Виктор чуть не заблудился в длинных коридорах и многочисленных комнатах бывшего графского дома, украшенных картинами и заставленных старинной тяжелой мебелью. Сверкающий, как стекло, поскрипывал под его ногами натертый до блеска паркет.
Отец сидел на зачехленном белом диване со старым номером «Красноармейца» в руках. Услышав мягкие шаги, полковник обернулся, бросил журнал на круглый, покрытый простыней стол, поднялся навстречу:
— Здравствуй, Витёк!
— Привет!
— Ты садись, садись!..
Командир бригады усадил сына рядом на диван, чуть отодвинулся, чтобы лучше разглядеть его.
— Как рука?
— Да почти в порядке.— Виктор поднял раненую руку на уровень плеча, согнул в локте: — Видишь?
— А что говорит врач?
— Денька три-четыре — и в полк... Мы долго тут простоим, не знаешь?
— Точно не могу сказать. Резерв фронта.
— А что предполагается?
— Я думаю, прикрытие Будапешта с запада. На случай попыток противника деблокировать «котел».
Угостив сына папиросой, Мазников закурил, медленным взглядом проводил сизое облачко дыма.
— Витёк,— помолчав, наконец сказал он совсем другим голосом.— Мне нужен адъютант.— Командир бригады посмотрел сыну прямо в глаза.— Его ранило незадолго до твоего приезда, и я до сих пор никого не подобрал. Ты уже повоевал. Три раза ранен. Никто не посмеет упрекнуть. Войне скоро конец. А ты... ты у меня один! Если хочешь..,
— Я знаю, что у тебя нет адъютанта.
— Ну и что же ты думаешь?
Они встретились взглядами, и Виктор увидел в глазах отца и вопрос и просьбу. «А что подумают Казачков, Снегирь, Овчаров, Свиридов?»
— Пусть лучше будет так, как есть,— сказал он.
— Почему?
— Потому что меня хочет взять адъютантом отец. Ты прости. Но пойми. Это не совсем удобно. И не по мне. Понимаешь, такая работа... Это не по мне!
— Значит, ты отказываешься?
— Да.
— Жаль, жаль... Но, наверно, ты прав.
Больше об этом они не говорили. И каждому стало легче, будто неожиданно и просто разрешилось мучившее их обоих давнишнее и большое сомнение.
Когда Виктор, договорившись с отцом встретиться здесь же, в медсанбате, на новогоднем вечере для офицеров, вернулся в палату, там бушевал сержант-сапер:
— Вызывают, и, пожалуйста — готовьтесь отправляться в тыл!
— Правильно! — равнодушно откликнулся лежавший на койке Никольский.— Для тебя войне конец.
— Конец?! Для меня конец будет, когда Берлин возьмем и фюрера вздернем! Конец!.. Подумаешь, важность! Два пальца на левой руке оторваны! Правая цела? Цела! Ну и в чем дело? Стрелять могу? Могу! Минировать могу? Могу! А они — в тыл! Н-нет, я до самого Толбухина дойду! — Он повернулся к присевшему на койку Мазникову. — Скажите вот вы, товарищ капитан, правильно они поступают? Из-за этих вот несчастных двух пальцев,— сапер потряс забинтованной кистью левой руки,— из-за этих несчастных пальцев меня хотят в тыл направить! Врачи называются! Руку мою разглядели, а душу-то не разглядели... Помощники смерти! А куда я сейчас поеду? К кому? Меня жинка, если жива, в немецком концлагере ждет. И сынок там, пять лот ему!.. Люди написали, сообщили, что угнали их. Эго вот доктора знают? Не выпишут в батальон, сам удеру!.. Я вот сейчас обдумаю и прямо Сталину рапорт напишу!