— Гляжу, добро вот пропадает, — сказал помпохоз, когда Никандров подошел. — А ведь еще можно в дело пустить.
— Точно, товарищ гвардии старший лейтенант! Как раз к весне.
— Вот, вот! Людям нужно сеять скоро. И вы знаете, старшина, мне пришла в голову одна мысль...
Проходивший мимо старик-мадьяр, чернобородый, крепкий, в очень поношенной одежде, остановился, тоже посмотрел на сваленный в кучу инвентарь, поцокал языком и повернулся к Никандрову. Тот был солидней, чем Рябов, и мадьяр принял его за начальника.
— Плох, капут, господин капитан...
— Ты откуда по-русски-то говоришь? — удивился Никандров.
— Русска плен первый война... Австро-Венгрий был. Сибир. — Мадьяр ткнул себя пальцем в грудь. — Толмач. Надь-Перката толмач... Нем йо война! Нехорош! — Он выдернул из кармана левую руку, сдвинул к плечу рукав, и Рябов со старшиной увидели вместо кисти красно-лиловый обрубок, посипевший от холода.
— Сеять хотите весной?
Старик пожал плечами.
— Как сеять? Кони нет, мужик нет... Хорти забрала, Салаши забрала... Машинен — вот! Очен плох!
— Это мы вам, батя, если хотите, починим, — сказал Рябов. — Специалисты у нас найдутся. — Он посмотрел на Никандрова. — После окопов лучший отдых. Точно?
— Точно, товарищ гвардии старший лейтенант!
Когда старик, растроганный и удивленный, ушел сообщить крестьянам, что русские солдаты хотят помочь им отремонтировать к весне весь инвентарь с графского двора, Рябов взял Никандрова под руку.
— Вот так, старшина. Я думаю, правильно! Ты поговори с людьми, а я согласую с комбатом и замполитом.
В большом зало па втором этаже медсанбата играл оркестр корпусного клуба. Легкая и стройная, в центре зала стояла елка, украшенная самодельными игрушками из цветной бумаги и жести. Гирлянды маленьких автомобильных лампочек поблескивали в ее темно-зеленых, остро пахнущих хвоей ветвях. Яркий свет электричества матово отливал на дорогих рамах старинных, потускневших от времени картин, на которых были изображены какие-то люди в раззолоченных опереточных костюмах. Их странно было видеть рядом с лозунгами и плакатами, призывавшими беспощадно уничтожать немецко-фашистских захватчиков, бить ненавистного врага до полной победы. В противоположном от оркестра конце зала были расставлены столики, возле которых, поминутно посматривая на часы, прохаживались пожилые офицеры.
Люди смеялись, танцевали. Сверкали ордена, пахло духами. Женщин — врачей, медсестер, санитарок, сменивших в этот вечер военную форму на припрятанные в вещмешках и чемоданчиках обычные платья, невозможно было узнать.
Минут за десять до полуночи в зал вошли Гурьянов и Дружинин. Все притихли.
— Какая роскошь! — громко сказал командир корпуса.— Не хуже, чем до войны. Товарищи женщины и товарищи офицеры, прошу к столу.
Талащенко поискал взглядом Катю. Она стояла у самой елки, перешептываясь с не знакомой ему девушкой.
«А! Будь что будет!»
Протолкавшись к елке, он остановился возле них.
— Катерина Васильевна! Прошу вас и вас,— Талащенко взглянул на Катину собеседницу.— Прошу вас разделить сегодня компанию с нами... Я и мой замполит. Если можно.
Смутившись, Катя взглянула на подругу.
— А если я ее не отпущу? — спросила та.
— Господи! —- сказала Катя.— Я одна и не пойду! Ой, познакомьтесь... Это — Ниночка Никитина...
Талащенко назвал себя.
— Ладно! — Никитина взглянула на часики.— Идем, Катюша! Уже без пяти.
Краснов, ждавший их за столиком, поднялся навстречу. Начались шутливо-официальные взаимные представления.
— Церемонии потом, потом! — замахала руками Никитина.— Садитесь!..
Стол выглядел очень непривычно. Чистая скатерть, тарелки с закусками, бокалы и рюмки из остатков графских сервизов, маленький графинчик с водкой, две бутылки вина — на их этикетках было написано что-то по-венгерски, около стола — мягкие кресла...
— А здесь неплохо, правда? — склонился к Кате Талащенко.
— Да. Очень хорошо.
Она взглянула на свои красные обветренные руки с коротко остриженными ногтями (так категорически требовал Сухов) и, застыдившись, опустила их на колени.
— Товарищи! — послышался голос полковника Дружинина. - Дорогие гвардейцы-однополчане! Мы встречаем сегодня новый, тысяча девятьсот сорок пятый год! Это будет год нашей окончательной победы над врагом. Мы встречаем его далеко от родной земли, но никакие расстояния не в силах разделить нас с нею, никакие испытания и тяготы не в силах погасить нашу солдатскую любовь к ней! — Начальник политотдела обвел взглядом зал. — Уходящий год был для нас хорошем годом. Мы здорово били врага, гнали его от Днепра до Дуная. Наши гвардейские части получили шесть благодарностей Верховного Главнокомандующего товарища Сталина. Пусть и в наступающем году наша ратная служба Отечеству будет такой же верной и такой же успешной!..
Все встали. Свет погас. В ветвях сверкающей огоньками елки послышались треск, шипенье, и вдруг, далекий очень-очень знакомый, ворвался в зал шум Красной площади. Хрустальный перезвон курантов, словно взбегая по невидимым ступенькам, зазвучал в торжественной праздничной тишине. Раздался первый удар часов, второй, третий...
— С Новым годом, дорогие боевые друзья! — крикнул в притихший зал Дружинин. — С новыми победами!
Талащенко поднес свой бокал к бокалу Кати, и в ее блестящих глазах он увидел отражение разноцветных огней елки.
За одним столиком с Мазниковыми сидели Кравчук и Александр Евгеньевич Стрижанский. После первого тоста Виктор посидел немного для приличия и поднялся.
— Извините. Пойду поищу ребят из «девятки».
— Скажите просто, что вам не подходит наша стариковская компания, — засмеялся командир медсанбата. — Дипломатия тут ни к чему.
— Иди, иди, потанцуй, — добавил командир бригады, глядя на сына. — Не разучился?
— Да вроде нет.
Оркестр заиграл вальс, и половина столов сразу опустела. Ниночка Никитина танцевала с каким-то полковником. Лицо ее было очень спокойным и усталым. Полковник что-то говорил ей, улыбался, по она, казалось, совсем не слушала его. Следя за ней, Виктор едва успел увернуться от летевшей на него пары. Сверкающий глазами, зубами, орденами и медалями Казачков стремительно кружил счастливую Аллочку. Казачков подмигнул ему, взглядом спросил: «Почему не танцуешь? » Виктор пожал плечами и отошел к стене.
Но следующий вальс он все-таки танцевал. С Ниночкой Никитиной. От нее пахло хорошими духами, коса туго обвивала голову, губы были чуть-чуть, почти незаметно подкрашены, и синие тени от густых ресниц, растушевываясь, лежали на бледных, слегка припудренных щеках.
— Кто этот полковник, с которым вы танцевали? — спросил Виктор, когда они оказались недалеко от елки.
Ниночка не ответила, только сдвинула брови и чуть заметно пожала плечами.
Очень близко, опять в паре с раскрасневшейся Аллочкой, пролетел Костя Казачков.
— Почему вы молчите?
Ниночка отвела взгляд.
— Скверное настроение.
— Отчего?
— Я не могу объяснить.
— Не можете? Или не хотите?
— Не могу.
Несколько минут они танцевали молча. Левая, на перевязи, рука очень мешала Виктору.
Звуки оркестра стали глуше. Донеслись слова песни:
...Утро зовет Снова в поход.
Покидая ваш маленький город,
Я пройду мимо ваших ворот...
— Вот и я скоро покину ваш маленький город,— негромко начал Мазников.— И вы забудете, что лечился у вас когда-то в медсанбате энский капитан... Капитану посчастливилось танцевать на новогоднем вечере с девушкой, но эта девушка...
— ...совсем не обращала на него внимания. Да?
— Да.
Никитина взглянула на него внезапно засмеявшимися глазами:
— На вас просто действует обстановка. А завтра опять все войдет в норму.
Когда музыка смолкла, Виктор взял Ниночку за локоть.