Стрижанский с любопытством поглядывал на него, потом сказал:
— Убедительно, конечно. Но денек-другой... Какое это имеет значение для полка? А для вашего здоровья...
— Тогда я удеру, товарищ гвардии подполковник!
— А как же, позвольте спросить, вы удерете? Прямо в халате и в тапочках?
— Прямо в халате и в тапочках.
— По морозцу?
— А что делать? В полку оденут.
— Что у вас за палата! Сосед ваш, сержант с оторванными пальцами, командующему фронтом на меня жаловаться хочет, придется в часть выписывать. Вы раньше срока хотите. Ладно, идите оформляйтесь. Скажите, что я разрешил вас выписать. Учитывая обстановку.— Стрижанский улыбнулся.— А совсем не из-за вашей угрозы совершить побег.
— Спасибо, товарищ подполковник!
— Не за что, мой юный друг! — Командир медсанбата наклонился к самому уху Мазникова и очень серьезно сказал: — Двадцать шесть лет назад я сам сбежал из гарнизонного госпиталя. И не в полк, а на свидание. Это был более тяжкий проступок. Вы только никому об этом не рассказывайте.
Через полчаса Виктор уже получал у старшины свое имущество: шинель, шапку, сапоги, планшетку, пистолет. Все было закончено очень быстро, и когда он расписывался в какой-то ведомости, в комнату, отведенную под каптерку, зашла Ниночка, положила на стол перед старшиной листок бумаги.
— Подготовьте все по этому списку. Через час я пришлю санитаров. Вас выписали? — спросила она, когда Мазников следом за ней вышел из каптерки.
— С большим трудом. Хотели оставить еще на два дня. А полк вечером уходит...
— Странно, — медленно проговорила Ниночка. — Странно. У нас тихо, чисто, не стреляют, а все спешат туда. Раз так, счастливо!
Он пожал ее теплую маленькую руку и проводил взглядом до двери перевязочной. Потом пошел к себе в палату одеваться.
Около штаба полка первым Виктора увидел Казачков. Сбежав со ступенек, он, как на сцене, раскрыл для объятия руки.
— Ура! Блудный сын возвращается домой! Здоров, комбриг!
— Привет!
Казачков взял у Виктора вещмешок.
— Позволь за тобой поухаживать. Небось, от медсанбатовского внимания отвыкать трудно, а? — Он взглянул Мазникову в глаза. — Как, неохота было уходить?
— Наоборот! С радостью вырвался. Надоело!
— Значит, дело, комбриг, худо. Характерами не сошлись? С Ниночкой-то.
— Костя! Будь другом, не мели чепухи!
— Точка. Все. Вот сюда, — сказал Казачков, сворачивая в переулок. — Твоя рота здесь. Заходи, отдыхай. Начальству потом доложишь, его сейчас все равно нет.
— Роту пополнили?
— Подбросили людей из танкового резерва. Экипаж, по-моему, неплохой.
Дверь домика, к которому они подходили, распахнулась, и, загородив ее почти сверху донизу, на пороге появился старшина Свиридов. Механик-водитель улыбался во все лицо.
— Здравствуйте, товарищ гвардии капитан!
— Привет, старшина!
— С выздоровлением и благополучным возвращением!
— Спасибо!
Казачков подал Виктору вещмешок.
— Заходи ко мне, комбриг! Я тут с машиной рядом. А вот и твой экипаж в полном составе, — кивнул он на дверь.
Из-за широкой спины «бога вождения» показалось чье-то смуглое лицо с быстрыми черными глазами. Следом выглянул еще один танкист, рыжеватый, веснушчатый паренек в новеньком танковом шлеме.
— Что ж ты, Свиридов, дорогу своим товарищам загородил?
Старшина оглянулся:
— А! Гвардейское пополнение! Это наше пополнение, товарищ гвардии капитан. Радист-пулеметчик Каневский и командир орудия Арзуманян.
— Полный боекомплект?
— Точно.
— Ну, хорошо, сейчас будем знакомиться...
Весь день и всю ночь первого января к переднему краю немецкой обороны шли из района Комарно танковые, пехотные, артиллерийские и кавалерийские части. Опять падал снег, мела поземка, посвистывал ветер...
В ту же ночь противник предпринял несколько попыток прощупать позиции советских войск на флангах армии — около местечка Эшкю (севернее Балатона) и на участке Дунаальмаш — Товарош. Но эти попытки не дали ожидаемого результата и никого не ввели в заблуждение. Советское командование расценило их как сковывающие, отвлекающие удары перед чем-то значительно большим и серьезным.
Вечером второго января в окопах и траншеях, в местах сосредоточения танков и на огневых позициях артиллерии немецкие офицеры зачитывали солдатам приказ Гитлера:
«В Будапеште окружены четыре немецкие дивизии. Вас будут поддерживать мощная артиллерия и авиация. Нужно сделать все, чтобы освободить товарищей. Я сам буду руководить операцией... »
В два часа тридцать минут противник бросил в бой свои главные силы — 4-й танковый корпус СС. На советские войска, стоявшие западнее Эстергома и Бичке, обрушился ураган огня. Стреляли сорок артиллерийских и двенадцать минометных батарей. Потом пошли танки — почти триста пятьдесят «тигров» и «пантер». Они смяли боевые охранения и прорвались к первой линии траншей. Но, встреченные здесь сильным огнем противотанковых и полевых орудий, резко сбавили скорость движения.
На рассвете зашевелился противник в северо-западной части Буды. Три дивизии — танковая, моторизованная и кавалерийская — попытались прорваться навстречу своим войскам, шедшим из района Комарно, но, понеся большие потери, были вынуждены от этой попытки отказаться.
И западнее Бичке, и на окраине Буды бои шли весь день. Снегопад прекратился, очистилось от тяжелых туч небо. Над позициями советских войск беспрерывно висели «юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты» 4-го германского воздушного флота. Опять волна за волной бросались вперед «тигры» «Тотенкопфа» и «Викинга», Но добиться существенного успеха они так и не смогли.
Наступило третье января. С рассветом по исполосованной гусеницами, изрытой воронками равнине на оборонительные позиции советских войск снова двинулись триста танков и штурмовых орудий. Черный дым повис над передним краем. Земля содрогалась от грохота и огня. Натиск врага был настолько ожесточенным, что наши части получили приказ ночью отойти на новые, более выгодные в данной обстановке рубежи обороны вдоль линии Эстергом — Бичке — Секешфехервар. Они отошли, организованно и спокойно, и встали здесь непреодолимым противотанковым барьером на всех путях, ведущих с запада к окруженным в Будапеште дивизиям противника.
Но командующий 6-й немецкой армией генерал Бальк уже доложил Гитлеру о первом успехе своих войск. У немцев, запертых в Будапеште, поднялось настроение. Однако ни четвертого, ни пятого января танковый клин «Тотенкопфа» и «Викинга» не продвинулся дальше ни на метр.
В четыре тридцать утра пятого января мехбригада гвардии полковника Мазникова прибыла на место — в Бичке. Батальоны выгрузились и пошли сменять в обороне понесшую большие потери стрелковую часть.
Командир бригады, задержавшийся в штабе корпуса, приехал сюда только на рассвете. В сопровождении Кравчука и двух офицеров из оперативного отдела поднялся на свой наблюдательный пункт в башне старинного костела, подошел к барьеру, огляделся.
Летел редкий косой снег. Площадку башни насквозь продувал морозный ветер, и когда Мазников посмотрел вниз, ему показалось, что костел шатается.
— Очень удобный НП и очень неудобный,— сказал Кравчук.— Верная мишень.
— Прямое попадание маловероятно,— сухо отозвался Мазников.
— Но возможно.
— Возможно, конечно.
Командир бригады расстегнул планшетку, достал карту — надо было сверить ее с местностью. Плотный лист бумаги в его руках затрепетал па ветру.
Отсюда, сверху, хорошо просматривался весь Бичке, его окраины, застроенные одноэтажными домиками, крыши которых были засыпаны снегом, прямая темная стрела шоссе, уходящего на запад к кирпичному заводу и дальше на Обарок и Тату. У выхода из города эта дорога раздваивалась, и левая ее ветвь резко поворачивала на юго-запад, к городу Мор.