Огонь противника усилился. Несколько снарядов разорвались по эту сторону железнодорожной линии, там, где стояли тягачи.
— А ведь и нащупать может! — Подольский натянул перчатку, посмотрел вверх вдоль насыпи и вдруг замер. На рельсах, беспомощно скребя руками снег, лежал человек в полушубке, без ушанки, с автоматом на шее.
Вместе с телефонистом Подольский перенес его в укрытие. Под расстегнутым полушубком па гимнастерке раненого зеленели измятые погоны рядового с малиновой пехотной окантовкой.
— Видать, посыльный, — сказал телефонист.
Солдат был ранен в грудь и в левую ногу. Когда Подольский полез было к нему в нагрудный карман гимнастерки за документами, он открыл глаза, осмотрелся пустым помутневшим взглядом:
— Артдив надо...
— Какой артдив?
— Наш... Семнадцатой бригады...
Подольский стал около него на колени»
— Я командир артдива! Ты слышишь?
Казалось, солдат кивнул.
— Ты слышишь! Я командир артдива! — повторил Подольский.
— Ласточкин я, — вдруг заговорил солдат. — От Та... Талащенко, майора... Отходить вам приказано... Каполнаш-Ниек...
Гул артиллерийской стрельбы переместился левее. Стали явственнее слышны отдельные, очень близкие разрывы. Во тьме сверкнула вдруг желтая мгновенная вспышка света, и тотчас же послышался близкий выстрел пушки.
— Танк, — вздрогнув, сказал телефонист.
Там, где железнодорожное полотно надвое рассекало невысокий пологий холмик и насыпь была почти незаметной, они увидели неподвижный черный силуэт «тигра».
— Иди! — крикнул Подольский. — Передай: пусть отходят по льду, через озеро!.. Я солдата вынесу,
Телефонист поднялся.
— Ну, товарищ гвардии майор, не поминайте лихом...
Он скатился куда-то вниз и бросился налево, к стоящим на берегу батареям.
Опять громыхнула длинная пушка «тигра». Буравя воздух, с шелестом пролетел снаряд и разорвался около стоявших в камышах автомашин. Из башни танка взвилась вверх осветительная ракета, и ее холодный трепетный отблеск сверкнул во влажных, широко открытых глазах Улыбочки...
Окончательно обстановка прояснилась только в первом часу ночи, когда в господский двор Анна, где в винном подвале размещался штаб бригады, из всех батальонов поступили боевые донесения. По приказу корпуса бригада вышла из боя. Вышла с большими потерями. Но оборону в Каполнаш-Ниеке заняла организованно и быстро. Артиллерийский дивизион все-таки сумел перебраться через озеро, потеряв при этом только два тягача и три уже негодных орудия — все это ушло под лед.
Последним в штаб приехал офицер из танкового полка, с которым не было связи больше суток. Грязный, злой, с воспаленными красными глазами, продрогший и голодный, он рассказал, что все уцелевшие машины полка сведены в одну роту и заняли круговую оборону в господском дворе Петтэнд.
— Мы будем перебрасывать туда штаб, — хмуро заметил командир бригады. — Кто командует ротой?
— Ваш сын, товарищ гвардии полковник! А командир полка... Сгорел командир полка,
— Как сгорел?
— В своей машине. Механик его в штаб на руках принес. Еле живой был. Отвезли в медсанбат. На танковом тягаче. Обгорел сильно.
— Значит, он жив?
— Был жив.
— Вы можете провести нас в Петтэнд?
— Мне все равно ж надо возвращаться, товарищ гвардии подполковник.
— Поедете с нами. А пока идите вон туда. — Мазников показал в угол подвала. — Поешьте и отдохните.
— Это не к спеху. Лучше бы ехать. Немцы близко.
— То есть, как близко? — вскинул голову молча слушавший их Кравчук.
Офицер-танкист наклонился над лежавшей на столике картой.
— Вот здесь, возле этой высотки я их бронетранспортеры видел. С пехотой.
— Не ошибаетесь?
— Я ж не слепой!
Мазников тронул начальника штаба за плечо.
— Николай Артемыч, прикажите коменданту усилить охрану.. Собрать писарей, шоферов, кто без машин, связистов...
— Ясно!
— И доложите в штакор, что я перехожу на новое место. По маршруту вышлите разведку...
Кравчук, застегивая на ходу полушубок, побежал по темной крутой лестнице вверх.
— Свертывайтесь! — приказал Мазников всем, кто находился в подвале. — Лишние бумаги сжечь. Знамя — в мой бронетранспортер.
Когда Кравчук вернулся, в подвал уже явственно доносилась трескотня автоматно-пулеметных очередей. Начальник штаба был бледен и как-то странно улыбался, словно удивлялся чему-то совершенно невероятному.
— Ну, товарищи, — прикуривая от пламени лампы-гильзы, нервно сказал он, — чуть было я не того... Пришлось бы вам, Иван Трофимыч, похоронное извещение подписывать. На трех немцев сейчас налетел.
— Где?
— Рядом. Метров сто. Разведка их, что ли, черт их поймет! Иду с радиостанции и вдруг вижу, какой-то солдат сидит на корточках и телефонный провод разглядывает. Спрашиваю: «Ну что — наладил? » Он ка-ак подскочит! Крикнул что-то и — в снег. Я в другую сторону, в воронку, и за пистолет... Одного, кажись, угробил. А второй, откуда он, скотина, появился, из автомата по мне. Метров пятьдесят пришлось на пузе...
— Все готовы? — спросил командир бригады.
— Готовы.
— Выходить по одному! К штабной машине!
Он погасил свет и первым стал подниматься по не видимым в темноте каменным ступеням к мутно серевшему вверху проему двери.
У крытой штабной машины уже ждал комендант. Узнав Мазникова, он шагнул ему навстречу, негромко доложил:
— Товарищ гвардии полковник, дорога занята противником. Танки.
Подошел Кравчук.
— Впереди немецкие тапки,— взглянул на него командир бригады.— Рацию снять! Документы, знамя с часовым, всех раненых — в бронетранспортер. Пойдем в Петтэнд по азимуту. Остальные — пешком! Здесь не больше четырех километров...
Они пошли к бронетранспортеру. В стороне Веленце по черному небу металось зарево.
— Каполнаш-Ниек горит,— сказал Кравчук.
Они оба сели рядом с водителем. Бронетранспортер тронулся, тяжело пробивая себе дорогу в глубоком снегу. Позади, едва видимые во тьме безлунной ночи, ползли два крытых штабных грузовика. Со всех сторон слышались выстрелы, короткие автоматные очереди. Но командир бригады, казалось, не замечал ничего..,
В ночь на двадцать пятое января командующий 6-й немецкой армией генерал Бальк вызвал к прямому проводу бригаденфюрера Гилле. Бальк был раздражен медлительностью командира 4-го танкового корпуса СС и его самовольным решением направить 3-ю танковую дивизию не на Дунафельдвар, а на Дунапентеле. В принципе Бальк не возражал против такого решения. Оно способствовало концентрации сил на главном направлении и увеличивало шансы на успех прорыва к Будапешту. Но он не терпел всегда возмущавшей его самоуверенной дерзости Гилле, особенно непростительной сейчас, в операции, план которой утвердил лично фюрер и о которой он, фюрер, требовал ежедневной подробной информации. А Гилле, словно не понимая ничего этого, действует недостаточно энергично, и его танковый корпус, этот стальной всесокрушающий кулак, вторые сутки беспомощно топчется на месте.
В ожидании разговора Бальк нервно прохаживался по гулкой полупустой комнате в подвальном этаже своей штаб-квартиры. У аппарата возился сухой желтолицый обер-лейтенант в тяжелых выпуклых очках. Его редкие волосы растрепались и свисли на лоб. Наконец, сверкнув стеклами очков, обер-лейтенант поднял голову:
— Бригаденфюрер Гилле у аппарата.
Бальк быстрыми шагами подошел к столу.
— Запросите обстановку в полосе наступления корпуса.
Длинные пальцы обер-лейтенанта быстро забегали по клавиатуре. Послышалось монотонное щелканье и гуденье. Передав приказанное, телеграфист командующего переключился на прием, и почти тотчас же, изгибаясь, как бесконечная змея, из аппарата медленно поползла бумажная лента.