Рудаков помолчал, закуривая, потом снова с каким-то странным вниманием посмотрел на Мазникова:
— Мне очень... неприятно первым сообщать вам об этом;. »
«Отец! » — сразу понял Виктор.
— Ваш отец ранен, капитан. Четверть часа назад мне звонил командир медсанбата.
Виктор взял папиросу и, не глядя на Рудакова, стал медленно мять ее пальцами.
— В Буде он попал под артиллерийский обстрел. И ранен, кажется, тяжело. Его привез в медсанбат шофер, тоже раненный... Но все-таки привез...
— Мне можно туда поехать? — спросил Виктор.
— Я как раз и вызвал вас за этим.
Командир полка поднялся. Виктор тоже встал, все еще разминая папиросу, но так и не закурив.
— Не падайте духом, капитан. Это никогда и никому не помогало. Никогда и никому!
Рудаков взял Виктора под руку и молча проводил до выхода из штаба. «Виллис» командира полка уже стоял около крыльца.
Дорогой Виктор старался отвлечь себя от невеселых и тревожных раздумий. Он вспомнил, как после декабрьских боев отец предлагал ему место своего адъютанта, и сейчас впервые пожалел о том, что не согласился. Может быть, тогда бы и не пришлось ехать сейчас в медсанбат. Может быть, он сумел бы помочь отцу выскочить из-под обстрела, где-то укрыться, переждать этот роковой артиллерийский налет.,, Но теперь поздно об этом думать. Теперь уже ничто не в силах изменить случившегося, и с ним надо было смириться, положившись на врачей.
Соскочив у шлагбаума с машины, он побежал по скользкой тропке, на которой недавно разговаривал с Ниночкой, через две ступеньки поднялся на площадку подъезда, распахнул наполовину застекленную, наполовину заколоченную досками дверь.
— Вы к кому, товарищ капитан? — услышал он за спиной знакомый голос. — Сначала надо узнать...
Медсестра, та самая Марина, что выпроводила его со Снегирем из палаты, где лежал Казачков.
— Мне Стрижанского, — сказал он, проходя.
— Подполковник занят... Он в операционной. Привезли раненого... Товарищ капитан!
Не слушая ее, Виктор быстро пошел в глубь коридора. Там, еще тогда, выходя от Казачкова, он заметил на одной из дверей маленькую табличку «Операционная».
Марина догнала его у самой двери, схватила за рукав мокрой от снега шинели.
— Сюда нельзя! Товарищ капитан, сюда нельзя!...
— Да вы поймите!..
— Нельзя! — медсестра загородила собой дверь. — Вы с ума сошли?! Идет операция!..
«Действительно, я сошел с ума! Что я могу там сделать? — спросил себя Виктор, почувствовав во всем теле какую-то чугунную слабость. — Помешаю, и больше ничего... »
— Извините, — сказал он.
Белая дверь операционной бесшумно отворилась, и в коридоре появилась Никитина. Не видя Виктора, она устало сбросила с лица марлевую маску:
— Саркисов был прав, Марина!.. Операция ничего не дала.
Полковник Мазников, прикрытый белой простыней, лежал на операционном столе, и первое, что увидел Виктор, было его очень белое и очень худое лицо.
Из угла справа слышался плеск воды. Там подполковник Саркисов мыл руки. Кто-то в белом халате стоял около окна спиной к двери, складывая в металлическую коробку уже не нужный хирургический инструмент. Стрижанский сидел на краешке табуретки и задумчиво пощипывал свои седые профессорские усики.
— Стенокардия, возраст плюс значительная, очень значительная потеря крови, — сказал главный хирург, выпрямляясь и вытягивая перед собой мокрые руки. — Гм... — Он заметил Мазникова, — В чем дело? Кто вам разрешил?.,
Виктор криво усмехнулся и даже не взглянул в темные, вспыхнувшие глаза Саркисова. Лицо отца не отпускало его от себя. Теперь, повернувшись на табуретке, сына командира бригады увидел и Стрижанский.
— Вы... уже приехали? — растерянно спросил он, поднявшись. — Да... А мы, увы... Мы сделали все возможное...
Стрижанский по-стариковски засуетился, осмотрелся и, встретив спрашивающий взгляд Саркисова, пояснил:
— Это сын полковника... Танкист... Да. И такое несчастье!..
Стиснув дрожащими пальцами ушанку и словно чего-то опасаясь, Виктор подошел совсем близко к операционному столу. Запавшие щеки отца, его лоб, иссеченный морщинами, казались сейчас, в свете кончающегося дня, бледно-серыми, глаза были плотно прикрыты...
— Осколочное ранение в живот, — послышался сбоку тихий голос Стрижанского. — Разорвана печень... Ничего нельзя было сделать. Совершенно...
— Он что-нибудь говорил? — помолчав, внешне очень спокойно спросил Виктор.
— Он не приходил в сознание.
Тишина в операционной стала невыносимой. Белая простыня, которой был накрыт командир бригады, казалось, слепила глаза.
Опустив голову, Виктор медленно повернулся и, шагнув к выходу, толкнул рукой дверь...
Ветер глухо шумел в голых деревьях знакомого сада, и уже через минуту он высушил слезы на его щеках. Голове стало холодно. Виктор надел ушанку, пусто посмотрел вокруг.
В то, что случилось, невозможно было поверить. Отец, живой и невредимый, казалось, глядел на него сейчас своими слегка выцветшими близорукими глазами. Неужели его совсем нет? Воевал в гражданскую, потом — против банд Унгерна, был в Испании, на Халхин-Голе, в Сталинграде. И вот... перед самым концом войны!.. Неужели он, Виктор Мазников, остался теперь один?
Сквозной, весь продутый ветром, засыпанный снегом сад тихо стыл в предвечернем синеющем безмолвии. Косо летел вниз мокрый снег. Где-то далеко на севере, наверное в Буде, чуть слышно перекатывался гул артиллерийской канонады...
Почувствовав, что кто-то стоит у него за спиной, Виктор обернулся. Со знакомой тропки на него глядела Ниночка.
— Витя, — сказала она, шагнув ему навстречу. — Что же поделаешь!.. Саркисов отличный хирург!..
— Я знаю...
Она подошла к нему, погладила мятые мокрые отвороты шинели:
— Мне так тебя жалко!
Шинель сползла у нее с одного плеча, и золотой завиток волос на виске около правого уха чуть шевелился от ветра...
Над холмами Буды, медленно тая, стоял редкий предутренний туман, и горбатая вершина горы Геллерт с огромным крестом и развалинами древних крепостных стен смутно рисовалась на фоне посветлевшего неба. У подножия горы, справа, что-то горело, далекие зарева розовели выше по Дунаю, за королевским дворцом и в районе Южного вокзала.
Здание, в котором Талащенко устроил свой наблюдательный пункт, глядело окнами в сторону Геллерта. Массивное, тяжелой каменной кладки, оно почти не было разрушено. В нем только повылетали стекла, сорвало часть крыши и в одном месте, между вторым и третьим этажами, снарядом крупного калибра насквозь разворотило стену. До окопавшихся рот — четыреста метров, гора видна вся сверху донизу. Серые пятна снега на ее скатах, бурый кустарник, что-то похожее на виноградники, и на самой вершине — отвесные крепостные стены. А если перейти к окнам, выходящим на правую сторону, можно даже разглядеть туманные кварталы Пешта, отрезанные от Буды свинцовой гладью Дуная.
Талащенко отвернул рукав полушубка, взглянул на часы. Было начало восьмого.
— Что-то уж очень тихо, — повернулся он к Кравчуку, который теперь командовал бригадой.
Тот, поеживаясь, сидел на стуле около соседнего окна и молча покуривал сигарету.
— Может, отошел?
Кравчук усмехнулся:
— Отходить-то ему некуда — вот в чем весь фокус!
Расшвыривая путающееся под ногами тряпье и обломки мебели, из соседней комнаты вышел Краснов. Глаза его припухли, светлые волосы были взлохмачены. Замполит вернулся из рот в начале пятого и успел поспать не больше двух часов.
— Я думал, вы уже там, — позевывая, кивнул он в окно. — В гостях у господина Святого Геллерта... Саша!
— Я, товарищ гвардии капитан! — вскочил дремавший у стены Зеленин.
— Как насчет позавтракать?
— Все в порядке! Только чаек, видно, остыл.
— Был бы сахар!..
Саша подошел к тумбочке, стоявшей возле кровати, достал оттуда два котелка.
— Пожалуйста, товарищ гвардии капитан!
В эту секунду на вершине Геллерта разорвался первый снаряд. Сизое облачко дыма взметнулось над каменными развалинами, заволокло основание черного креста, и он словно повис в воздухе.