Перед самым концом завтрака возле кухни появился сосредоточенный и не в меру серьезный Авдошин. Старшина Никандров, тоже решивший наконец позавтракать, продолжая жевать, с минуту внимательно разглядывал его, потом Спросил:
— Чего опоздал-то? Я уж тут забеспокоился. Карпенко мировую кашу сварил, а благодарность от лица службы ему еще пока никто не вынес.
Помкомвзвода, подав Карпенко свой котелок, сел рядом со старшиной.
— У командира роты сейчас был, — сказал он. — Беседовали.
— Видать, по важным вопросам? — съязвил Никандров,
— Уходит от нас гвардии капитан.
Старшина перестал жевать:
— Как так уходит?
— Комбатом назначили. А лейтенант Махоркин на роту идет. На нашу.
— А ты — на взвод?
— Да я отказывался. А гвардии капитан говорит — приказ! А раз приказ, тут уж не рыпайся!..
— Это точно, не рыпайся.
Подошел Карпенко, поставил Авдошину на колени котелок.
— Куда ты мне столько? — взглянул на него помкомвзвода.
— Должность-то у вас теперь большая. Ответственность — тоже. Так шо пидкрипляйтесь, товарищ гвардии сержант.
— У него от этой ответственности, похоже, аппетит пропал, — вытирая усы, усмехнулся Никандров и вдруг хлопнул Авдошина по плечу. — Ничего, Ванюша, справишься! Дадут тебе одну звездочку на погоны для начала, а война кончится, в академию поедешь! Глядишь, будет у нас в Ивановке свой генерал, а?
— До генерала всю землю па белом свете перекопаешь, — ответил Авдошин, принимаясь за кашу. — А насчёт ответственности — это факт. Взвод не отделение...
— До Махоркина командовал? Командовал! Ну и теперь покомандуешь.
— Тут уж хочешь не хочешь, а придется.
Поздно вечером Виктор Мазников вывел свою роту в Будапешт в боевые порядки первого мотострелкового батальона, командир которого, капитан, назвавший себя Бельским, помог ему разобраться в обстановке и указал наиболее удобные, по его мнению, позиции для машин — на перекрестках и развилках улиц, под прикрытием каменных зданий.
Центр Буды, ближе к Дунаю, отсвечивал в небо заревами негаснущих пожаров, и с наблюдательного пункта Вельского на третьем этаже дома была хорошо видна безмолвная, застывшая на черном холме громада королевского дворца, таинственная и настороженная, со дня на день ожидающая штурма. Изредка, то ближе, то дальше от НП, слышалась автоматная перестрелка. С той стороны Дуная, из Пешта, по остававшимся у противника районам Буды били тяжелые орудия
— Последние деньки доживает, —глядя на красное, словно колышущееся небо, негромко сказал Бельский. —В бункера уходит, под землю.
Мазников тоже посмотрел на зарево, потом на темный силуэт королевского дворца.
— Контратакует?
— Редко. Но цепляется за каждый дом, за каждый подвал. Тут даже авиазавод под землей был. Вчера наша третья рота наткнулась. Электричество, станки, узкоколейка. По последнему слову техники! Мессершмиттовский.
Вернувшись к себе в роту, Виктор приказал Свиридову и новому радисту Каневскому по очереди дежурить у рации и пристроился в танке, на своем сиденье, подремать.
Разбудил его Снегирь. В приоткрытом люке башни серело хмурое утреннее небо. Слова из-за домов доносилась частая автоматно-пулеметная стрельба, опять, как и ночью на холмах Буды, оглушая рассветную тишь, рвались снаряды.
— Товарищ гвардии капитан!
— Ну? В чем дело?
— Овчаров-то... Вот, бачьте. Газета. Только сейчас принесли.
«Овчаров? — удивился Мазников. — При чем тут Овчаров? »
— Какая газета? — спросил он вслух.
— Читайте. Там все... все написано.
Снегирь подал ему в люк чуть надорванную по сгибу газету.
— Лезь, — сказал ему Виктор, — Поместимся. А то какая-нибудь дурная мина...
Они кое-как пристроились на одном сиденье, стараясь не разбудить Арзуманяна, который сладко посапывал на казеннике пушки.
— На второй странице про Овчарова, — сказал Снегирь.
Виктор перевернул газетный лист, и первое, что он увидел в синем холодном свете занимавшегося дня, — небольшой портрет Овчарова, Андрея Овчарова, его командира взвода ?пропавшего без вести две недели назад, вьюжной январской ночью в районе господского двора Петтэнд. Над портретом в одно слово — заголовок статьи «Верность».
Пододвинувшись ближе к люку (так было посветлей), Мазников начал молча читать. Какой-то старший лейтенант Д. Бочарников писал:
«... Несколько дней назад наши танкисты, стремительно продвигаясь вперед, разгромили штаб немецкой части, оборонявшей подступы к городу С. («Наверно, Секешфехервар», — подумал Виктор. ) Среди штабных бумаг, брошенных при отступлении противником, мы нашли измятый окровавленный партбилет № 7112231 на имя Овчарова Андрея Никифоровича и документы, в которых рассказывается о мужестве и героической гибели этого верного патриота Родины. Вот что нам удалось установить, когда эти документы были переведены на русский язык.
В ночь с 24 на 25 января командир танкового взвода гвардии лейтенант Овчаров, будучи тяжело раненным, в бессознательном состоянии был взят в плен и доставлен в штаб впоследствии разгромленной нами немецко-фашистской части. Здесь, когда он пришел в себя, его стали допрашивать, и, как написано в протоколах, на все вопросы фашистских офицеров у него был только один ответ — молчание. На последнем листке протокола синим карандашом по-немецки написано: «Умер во время девятого допроса. Майор К. Брауштеттер. 28. 01. 45. ».
Тела гвардии лейтенанта Овчарова и его могилы мы не нашли, партбилет и другие документы сдали в свой штаб, а маленькую фотокарточку, найденную в обложке партбилета, вместе с этой заметкой посылаем в редакцию. Пусть все наши воины знают, каким отважным и мужественным бойцом был их фронтовой товарищ, коммунист, гвардии лейтенант Овчаров Андрей Никанорович, как непоколебимо и свято он был верен военной присяге, своему воинскому долгу перед партией, Родиной и советским народом! Танкисты нашей части в суровых боях с врагом будут всегда помнить своего дорогого товарища Андрея Овчарова, учиться у него мужеству, стойкости и верности и жестоко отомстят врагу за муки и гибель советского офицера».
Строчки заметки прыгали, двоились перед глазами Виктора, и за их смутной дрожащей рябью ему виделось упрямое, всегда суровое лицо Овчарова. Казалось, даже послышался его голос, простуженный и глуховатый. Вспомнилась ночь на белой снежной равнине под Петтэндом. Машина Овчарова, так же, как и машина Гоциридзе, тогда не вернулась. Перед самым рассветом их вытащили тягачами эвакуаторы-ремонтники, Андрея в сгоревшем танке не было. «Выскочил, —подумал тогда Мазников. — Придет. А если ранен, кто-нибудь из наших подобрал... Или соседи, Сообщат... » Он каждый день ждал, что вот придет в штаб Рудакову из какого-нибудь госпиталя бумажка: «Офицер вашей части гвардии лейтенант Oвчаров А. Н. находится на излечении... » Но такой бумажки не было. Вместо нее вот эта газета с фотографией Овчарова и короткой заметкой о последних днях его жизни.
Проснулся от близкого грохота снаряда черноглазый смуглый Арзуманян. Снегирь взял у Мазникова газету, протянул ему:
— Читай. В нашей роте этот лейтенант служил. И другим потом передай, пусть тоже прочтут.
Когда совсем рассвело, в башню постучали. Виктор высунулся из люка и увидел внизу молоденького, чем-то напоминавшего Снегиря, лейтенанта. Ночью его познакомил с ним капитан Бельский, сказав, что это командир первой роты Махоркин.
— Привет, товарищ гвардии капитан! — улыбаясь, крикнул Махоркин и закинул за спину автомат, прикладом которого он, наверно, и стучал по броне.
— Привет! — невесело ответил Мазников.
— Хотим мы тут один домик у немцев отбить. Поддержите?
— Как положено!