— Стишки писать будешь?
— Да не знаю, — смутился Рафаэль, ероша свои рыжие лохматые волосы. — Не знаю... Если получится.
— Ну, давай, давай! Потом почитаешь.
Авдошин лег на полу рядом с Быковым. Новый помкомвзвода лежал с открытыми глазами, будто прислушиваясь к глухому, рокочущему погромыхиванию снаружи.
— Чего не спишь? — покосившись на него, негромко спросил Авдошин.
— Так, не спится.
— Видно, скрипочку жалко?
— Жалко.
— Конечно, вещь дорогая. Я слыхал, скрипки очень драгоценные бывают.
Быков печально усмехнулся..
— Моя не очень дорогая. Не «Страдивариус», разумеется. И не «Амати», но хорошая. Штучный экземпляр. Кустарная. Всю войну с собой возил. А вот теперь пропала. И где! В Вене! В Вене! В музыкальной столице мира осколком разворотило.
Он стал искать по карманам сигареты, достал помятую пачку, протянул Авдошину, потом губами вытащил сигарету себе. Огонь зажигалки осветил его сосредоточенное, прикуривающее лицо: полуприкрытые глаза, вытянутые губы, впавшие, заросшие темным волосом щеки.
— Да не в моей скрипке дело, товарищ гвардии младший лейтенант, — заговорил Быков. — Если б они одну мою скрипку угробили и меня вместе с ней, черт с ними, человечество не пострадало б!.. Но они ж хотели... Всю землю! Ясную Поляну опоганили, памятники в Киеве, в Новгороде!.. Ленинград, Петродворец, Одесса, Севастополь!.. Теперь на тридцать лет работы хватит — вычищать за ними и все снова строить!
— Ну, мы им за это тоже дали! — сказал Авдошин. — За все дали!
— Правильно, дали! И еще дадим! А погибших-то не вернешь. Петродворец или Печерскую лавру восстановить можно... А мой профессор, гениальный был человек, погиб. В сорок первом, в ополчении... Кто его людям вернет?
Они замолчали. Быков потыкал сигаретой в каменный пол, погасил ее, отряхнул руки, закинул их за голову.
Авдошин, подумав, сказал:
— А вот выбросил ты свою скрипочку зря! Может, у нас в батальоне мастер какой нашелся, починил бы.
— Едва ли. Ее же всю разворотило. Вдребезги.
На лестнице, ведущей в подвал, послышался какой-то шум. Хриплый голос спросил:
— Кто идет?
Ему ответили:
— Свои идут, свои!
Рафаэль, сидевший за столом, поднял голову, прислушался.
— Кочуев! — сказал он, ухмыляясь. — С трофеями идет.
Авдошин сел, обхватив колени и не сводя глаз с двери.
Тяжело топая по ступенькам, вошел Кочуев, поставил что-то большое и темное в угол, отряхнулся.
— Ну как, гвардия, хорошие нынче трофеи? — деловито осведомился Авдошин.
Кочуев огляделся, увидел командира взвода, спокойно ответил:
— Хорошие, товарищ гвардии младший лейтенант! То, что надо! Сержант Быков уже спит?
— Нет, — сказал Быков, — Ты где был? За такое дело...
Кочуев вытянул руки по швам:
— Товарищ гвардии младший лейтенант, разрешите ответить гвардии сержанту?
— Ну, ну, отвечай, — сказал Авдошии, еле сдерживаясь, чтоб не рассмеяться. — Давай докладывай о своей трохвейной экспедиции.
— Так вот, — Кочуев переступил с ноги на ногу. — Я вам, товарищ гвардии сержант, принес это... скрипочку, Ваша-то ведь, извините за выражение, накрылась...
— Скрипочку? — переспросил Быков, вставая. — Где ты взял?
— Да приметил тут днем один домишко. У немцев там вроде пивнушки или кафетерия какого, значит, учреждение было. С музыкой. А теперь вот, поутихло малость, я и пошел поискать. Темно там, чуть, извините, шею не свернул. И мины кладет. Но скрипочка мировая! Там их много было. Я самую лучшую выбрал.
— Ну-ка, ну-ка, показывай! — голос у Быкова дрогнул. — Давай сюда, к свету.
Кочуев сунулся в темный угол у входа и через минуту подошел к столу, неся обеими руками большой, длинный, обшарпанный со всех сторон футляр. Он был так доволен услугой, которую оказал своему командиру отделения и помощнику командира взвода гвардии сержанту Быкову, что совсем не заметил, какими печально смеющимися глазами тот на него смотрит.
— Пожалста! — выдохнул Кочуев, взваливая футляр на стол, прямо на тетрадь остолбеневшего, замигавшего рыжими ресницами Рафаэля. — Специально выбирал, какая побольше. И с подпоркой. А то ведь небось борода болит, все время бородой-то прижимать.
Быков даже не стал раскрывать футляра, только покачал головой. Зато Рафаэль взял за двоих. Он даже взвизгнул от восторга, захохотал и закружился по подвалу, выкрикивая:
— Скрипочка?!. Контрабас! Контрабас! Роман с контрабасом!