— Чего ржешь? — обиженно повернулся к нему Кочуев. — Контрабас! Молчал бы! Как будто разбираешься! А лучше б сам пошел да принес. Контрабас!
— Братцы! Помираю! — кружил около стола Рафаэль.
Глаза Кочуева налились слезами. И от обиды и от непонимания того, что происходит.
— Сереженька, — очень ласково сказал Быков. — Сереженька, дорогой, большое тебе спасибо! Я просто не знаю, как сказать. Только это не скрипка...
— Контрабас! — опять выкрикнул Рафаэль. — Роман с контрабасом!..
— Тихо! — обернулся к нему Авдошин. — Точка! Тихо!
Кочуев был ошеломлен.
— Не скрипка?.. А я нарочно выбирал, какая побольше, с подпоркой... Я ж в Сибири, в тайге жил, музыку-то только по радио... А струны у нее все целы.
— Это не скрипка, Сережа. Это виолончель. Рафаэль тоже ошибся. Это не контрабас, а виолончель.
— Жалко, — угрюмо опустил голову Кочуев. — А там другие есть... Я опять схожу, вы только скажите...
— Отсюда далеко?
— Да нет, близко... Вы сами хотите посмотреть?
— Если командир взвода разрешит.
— Час вам хватит? — спросил Авдошин.
— Хватит! — обрадованно прогудел Кочуев. — За глаза хватит!
— Дуйте! Одна нога здесь, другая — там! Только скрипку ищите, а не пустую пивную бочку.
— Если полная будет, захватите, — сказали из угла, — сейчас по паре кружечек тяпнуть — мировое дело!
Быков и Кочуев ушли. Рафаэль опять уткнулся носом в свою толстую тетрадку. Авдошин, у которого пропал сон, присел к противоположной стороне длинного стола, похожего на стол для чистки оружия, долго и молча наблюдал за своим ординарцем и порученцем. Рафаэль что-то писал в тетрадке, зачеркивал, писал снова. Густой махорочный дым клубился над его рыжей головой, то застывающей неподвижно, то мечущейся во все стороны.
— Что, гвардия, не получается? — сочувствующе спросил Авдошин.
— Получается, получается! — быстро ответил Рафаэль. — Еще чуть-чуть... Одна строчка, одна строчка... — Он вдруг вскинул голову и, что-то нашептывая полными красными губами, уставился остановившимся взглядом в потолок. — Отвага... Шагом...
Авдошин достал сигарету, помял ее, закурил. Рафаэль опять стал что-то быстро-быстро записывать в тетрадку.
— Готово! — весь красный от пота, облегченно сказал он. — Готово! Черновая редакция...
Авдошин усмехнулся:
— Тяжелая, я смотрю, у поэтов работенка!
— Камни ворочать легче, — согласился Рафаэль. — Честное слово! Иной раз все проклинаешь...
— Проклинаешь, а все-таки пишешь?
— Проклинаешь, а пишешь. Это вы, товарищ гвардии младший лейтенант, точно заметили. Мука одна! — Рафаэль поскреб карандашом вихрастый затылок и, поглядев исподлобья на командира взвода, смущенно спросил: — Прочитать разрешите?
— Не возражаю. Я стишки люблю.
Вспотевший и нерешительный, Рафаэль полистал свою тетрадку, прикурил от лампы погасшую самокрутку, расчесал пятерней левой руки волосы.
— Значит, так... Только пока без названия. Значит, так...
Вперед, друзья, преград не зная!
Смешаем гадину с землей!
Вперед, друзья! Страна родная Нас посылает в этот бой.
Пускай солдатская отвага Нам открывает путь огнем.
Мы смело под гвардейским стягом По венским улицам идем!..
Он перевел дух и глубоко затянулся махорочным дымом.
— Все? — спросил Авдошин.
— Пока все.
С пола, где спали солдаты, послышался скрипучий, сонный голос Бухалова:
— Эх, хорошо, да мало!
— Это верно — маловато, — поддержал его Авдошин. — А так складно получилось. Может, кого из наших героев вставить? — взглянул он на Рафаэля. — Фамилии ты знаешь. Подумай.
— Есть подумать, товарищ гвардии младший лейтенант!
— Добре. Только завтра. Сейчас спать! — Авдошин встал, зябко потер над лампой руки. — Ну и взвод у меня! Скрипач, поэт, парикмахер, токаря, слесаря!.. Прямо консерватория! Гм... «Мы смело под гвардейским стягом по венским улицам идем». Ничего, правильно.
7
Дважды перечитав исписанную на машинке тонкую папиросную бумажку, Сухов вытер полотенцем руки, снял очки и, протирая их полой халата, обернулся к Кулешову:
— Филипп Матвеич, попросите, пожалуйста, Зорину. Она в сортировке.
Катя вошла, не понимая, зачем она так срочно понадобилась командиру санроты. Сухов сидел в дальнем углу, около столика, на котором стояли хромированные ящички с хирургическим инструментом. Над столом, перевязывая только что оперированного раненого, возилась Славинская.
— Слушаю вас, Сергей Сергеич.
Сухов обернулся, протянул ей бумажку: