— Это товарищ гвардии лейтенант?
— Я, я...
— Командир батальона вас вызывает. Внизу ждет.
Фонарик погас. Едва различимый в отблесках далекого пламени за окном, Кочуев повернул обратно и скрылся за поворотом лестницы. Послышалось, как звякнул обо что-то приклад его автомата.
«Свежие новости! —недовольно подумал Махоркин, — Теперь черта с два поешь и поспишь. Видать, что-то намечается».
В небольшом квадратном отсеке подвала ярко горела керосиновая лампа, где-то раздобытая Кочуевым. Вместо стола посередине стояли поставленные друг на друга патронные ящики. Стулья и табуретки были собраны сюда чуть ли не со всего дома, вдоль стен пестрели сваленные в кучу полосатые тюфяки.
Талащенко сидел около патронных ящиков рядом с Лазаревым и, когда Махоркин вошел, устало поднял голову.
— По вашему вызову, — козырнул командир роты.
— Добре. Сидай.
Сбросив шинель на руки умело и вовремя подвернувшемуся Кочуеву, Махоркин сел и только теперь увидел, что в углу какая-то девушка перевязывает его связного при командире батальона.
— Как у тебя дела? — спросил Талащенко.
— Нормально, товарищ гвардии майор. Пока тихо.
— Немцы что делают?
— Все подходы к мосту перекрыли огнем и, по-моему, потихоньку оттягиваются.
— Оттягиваются? — командир батальона задал этот вопрос таким тоном, словно не спрашивал, а только подтверждал свои собственные мысли и выводы.
Девушка в углу закончила перевязку, поднялась с колен, обернулась, подошла ближе к свету:
— Страшного ничего нет... Но лучше отправить в санчасть.
Талащенко кивнул:
— Ясно. При возможности отправим.
— Здравствуйте, К-катерина В-васильевна! — чуть заикаясь, проговорил засиявший Махоркин. — Вы меня не узнали?
Катя, не ожидавшая увидеть его здесь, пригляделась:
— Вот теперь узнала. Здравствуйте.
От этих слов на Махоркина повеяло холодком.
— Отдыхайте пока, — сказал Талащенко Кате. — А мы, — повернулся он к Махоркину, — займемся одним делом. Нужны, лейтенант, четверо хороших ребят...
— Понятно, — выслушав командира батальона, поднялся Махоркин. — Ребята сейчас будут. Думаю так: Авдошин, старшина Добродеев...
— Не возражаю.
— Можно гвардии красноармейца Варфоломеева — знаком с минным делом. И Горбачева — этот был когда-то в морской пехоте. Парень отчаянный и сообразительный...
— Ладно. Вызывай их сюда.
Стараясь не глядеть на Катю, Махоркин вызвал связного от первого взвода, объяснил ему, в чем дело, и отправил к Авдошину.
— А саперы? — спросил он у командира батальона.
— В двадцать четыре ноль-ноль будут. Два человека...
— Товарищ гвардии майор! — краснея, выпалил вдруг Махоркин. — Давайте мы пока ужинать, а? У меня две бутылки шампанского есть. Ребята принесли. Розовое шампанское. Французское, говорят...
Талащенко искоса, с усмешкой взглянул на него — так, как поглядывал когда-то на своего Сашу Зеленина:
— Розовое? И французское? Это точно?
— Точно!
Он был сейчас, как мальчишка, этот молоденький лейтенант с веселой фамилией Махоркин и с Золотой Звездочкой Героя на гимнастерке. Он был в каком-то бесшабашном ударе, как человек или очень счастливый или потерявший все. И, кажется, Талащенко понял, почему это произошло: здесь, в квадратной, с низко нависшим потолком комнатушке подвала была Катя, и Махоркин все сейчас делал только для нее, только для того, чтобы заметила она.
— Нет, дорогой мой Махоркин, — сказал он, стараясь под внешней веселостью скрыть вдруг нахлынувшую на него грусть. — Шампанское будем пить, если хлопцы удачно сделают свое дело и вернутся.
Просторная и широкая набережная Хандельскай была пустынна. Голый, с плоскими минными воронками асфальт отсвечивал желтым и темно-красным. От Имперского моста изредка взлетали осветительные ракеты. Выйти сейчас на этот хорошо просматриваемый противником участок — значит попросту глупо и бессмысленно выставиться под немецкие пули.
Авдошин обернулся к Добродееву. Старшина тоже смотрел на недоступную набережную и думал, по-видимому, о том же, о чем думал и командир взвода.