Над городом вставал новый день. Но Талащенко не видел ни редеющей синевы неба, ни «тигра», полыхающего неподалеку на набережной. Он бережно положил Катю возле ограды окружавшего домик сада и опустился рядом на сырую, поросшую первой травой землю...
Лежа на асфальте возле искореженной немецкой повозки, Краснов пытался по звукам определить, что делается у него за спиной, там, куда ушел прорвавшийся «тигр». Оттуда слышались выстрелы танковой пушки, разрывы гранат, снова выстрелы пушки. Потом все смолкло.
Над невысокими домиками Кайзермюлена уже розовела полоска рассвета, как острием кинжала, пронзенная поперек, снизу вверх, башенкой далекой кирхи. На Имперском мосту, на улицах, где оборонялись роты, на всех подходах к мосту с дребезжащим ноющим звоном рвались немецкие мины. Пехоты противника почти не было. Только тапки и сокрушающий все артиллерийско-минометный огонь.
Связные, телефонисты, писарь, шофер с машины радиостанции (ее разбило еще при переезде по мосту), остатки чибисовского взвода, — весь этот, наскоро сформированный, не предусмотренный никакими штатами отряд Краснова с гранатами в руках готовился встретить новую немецкую контратаку. На Губертовской плотине и в небольшом парке справа от главной задунайской улицы противник накапливал танки и пехоту.
Одноэтажный дом, где притаились, как в засаде, солдаты, одной стороной выходил к Дунаю, другой — на параллельную реке улицу. Здесь не осталось ни одного целого окна, потолок провалился, видно, разрушенный еще давно прямым попаданием снаряда. Лица связных и телефонистов в сумеречном свете встающего дня были сине-серые, усталые и изможденные. Связной от третьей роты, молоденький белобрысый ефрейтор, был ранен в живот и, как мертвый, лежал у стены под окном, накрытый до подбородка шинелью. Батальонный писарь тоже был ранен в правую руку и тихо стонал, как куклу, обнимая раненную, наспех перевязанную руку здоровой, левой.
— Ох, черт!.. Мне ж строевую составлять!..
— Воюем, братцы? — улыбнулся Краснов, приваливаясь спиной к стене.
— Воюем! — угрюмо ответил сержант, командир отделения связи. — Только долго так не навоюем. Что ж там наши-то?
— Бригада на подходе, — опять улыбнулся Краснов. Больше он ничего не мог сказать, потому что ничего не знал сам. Он достал пачку сигарет и первому протянул сержанту. — Закуривайте, ребята, чтоб дома не журились!
— Закурить можно.
Поблизости упала немецкая мина, полоснула по стенам и окнам дома осколками.
— Вот сволочь! — выругался писарь. — Подыхает, а тоже! — согнувшись, прижимая к груди перевязанную руку, он подошел к замполиту, потянулся за сигаретой. — Д-да... Теперь строевую записку придется кому-нибудь другому составлять... Эх, и погробило ж, видать, сегодня наших!
Ему никто не ответил. Курили. Курили молча, сосредоточенно и жадно, сжигая сигареты до самого конца.
— Идут, — негромко сказали вдруг у окна. — «Тигры»!..
— Где? — спросил Краснов, осторожно выглядывая наружу.
— Вон! — телефонист, наблюдавший за улицей, показал рукой. — Видите?
— Теперь вижу. Три.
Немецкие танки выползли из переулка на параллельную Дунаю улицу и сразу же открыли огонь из пушек и пулеметов. Стреляли по всем домам подряд. Трассирующие пули чиркали по асфальту, дробили красный кирпич старых, выветренных стен.
— Не высовываться! — приказал Краснов. — Подпускать на верный бросок!
Сержант, командир отделения связи, словно не слышал этой команды замполита. Сжав в обеих руках по увесистой противотанковой гранате, он направился было к окну, видно собираясь выскочить на улицу и поползти навстречу танкам.
— Назад, Ломакин! — остановил его Краснов.
— Что? — недовольно обернулся тот.
— Назад! Чтоб помереть, большого ума не надо.
Ломакин как-то грустно усмехнулся, гранатой сдвинул пилотку на затылок, и вдруг взгляд его, случайно остановившийся на окне, выходящем к Дунаю, стал удивленно ошарашенным:
— Комбат! Товарищ гвардии капитан, наш комбат!
Краснов ничего не понял. Он только увидел, что командир отделения связи перемахнул через подоконник и скрылся направо, побежал в сторону моста и штаба батальона. Выглянув в окно, замполит действительно увидел Талащенко. Без фуражки, в расстегнутой гимнастерке, шатаясь, он медленно шел вдоль плотины. Навстречу ему крупными сильными прыжками бежал Ломакин.
За спиной Талащенко разорвалась мина. Но он шел, как глухой, даже не оглянулся, не ускорил шага, не поднял головы.
Ломакин сшиб командира батальона с ног, и они вдвоем покатились в снарядную воронку. Еще одна мина полыхнула на набережной, брызнула во все стороны осколками и кусками асфальта. Тяжко грохнуло. Краснов выскочил из окна, упал, потом поднялся, пробежал несколько шагов и кувырком, обо что-то споткнувшись, тоже скатился в воронку. Схватил командира батальона за плечо, повернул к себе лицом и ужаснулся его пустому окаменевшему взгляду.