Рита убрала термос с чаем и села напротив меня.
— Дом разорился. Пришлось всё продать. И лошадей, и ценности. У господина Анистова было много долгов. Жена бросила, укатила с другим. Богатого себе нашла. Он остался здесь, расхлёбывать кашу, которую она заварила. Да не расхлебал.
Я страшился спросить о Юленьке, но Рита сама заговорила о ней.
— Молодая наша барышня, Юлия, предлагала ему взять её деньги. Но он отказался. Так и не знаю, что с ними стало. Адвокат наверное захапал. Они жили здесь пока… Вы же ничего не знаете, верно?
Я покачал головой.
— Пойдёмте. Покажу Вам.
Она встала со стула и повела меня снова в сад. Мы обошли все строения, и даже беседку, потом прошли две дорожки и подошли к высокому дубу. Тут я всё понял. Под дубом стояли две могилы. Сергея Анистова и его племянницы. Юленька. В области сердца заныло. Юленька умерла… Холод закрался в душу, лёд, сковавший сердце, казалось, уже не растопить. Я думал умру на месте. Но остался стоять, глядя на могилу моей любимой, которую я бросил.
— Как? — Потрясённо произнёс я одними губами, но Рита меня поняла.
— Очередной приступ. Мы не успели спасти её. Сергей Маркович очень горевал. Заболел. Он умер через год после племянницы.
Она указала на даты смерти обоих. Я прочел. Юля умерла через полтора года после моего отъезда, Сергей ещё годом позже.
— Он так и не решился… — Прошептал я. Анистов так и не поместил Юлю в клинику.
Рита не поняла, что я имел ввиду.
— Я прихожу иногда, навещаю, чищу могилы. Бывает и с дочкой её прихожу. Теперь уже реже. Времени почти нет. Хозяйство у меня своё в деревне. Но тут вообще не далеко, так что иногда добираемся.
Я не сразу понял, что она сказала, но когда до меня дошел смысл её слов, я повернулся к ней и как безумец взглянул ей в глаза.
— Дочка? Вы сказали дочка? Юлина?
— Так чья же ещё? Конечно, Юлина. Я её опекун. Хорошая девочка. Спокойная, рассудительная. Работу любит, помогает мне. Без нее как без рук я.
Рита даже не могла предположить, что я был отцом ребенка? Она не знала о наших с Юлей отношениях? Если бы знала, сказала бы, что дочь моя.
— Сколько девочке лет? И как её имя?
— Так семь исполнилось в начале мая. Ириной звать.
— А… Отчество?
Я замер. Всё во мне замерло. И сердце стучать перестало.
— Сергеевна она. Дали отчество дяди.
— Но это же моя дочь…
Рита глядела так, что я понял: знала она всё. Всё знала.
— Не стыдно Вам, господин Громов? Вы сюда зачем приехали? Прошлое бередить? Так нечего уже. Нет их давно. И больно им сделать уже не сможете. А Ирину я Вам не отдам. Она дочь мне. И незачем ей Вас знать.
Она вдруг отошла от меня подальше, оскалилась и со злобой посмотрела.
— Если бы Вы знали как Юля страдала, то умерли бы от боли за неё. Но Вам не было дела до бедняжки. Вы ведь уехали. На Ирину Вы никакого права не имеете. Прощайте!
Она повернулась и пошла прочь от дуба. А я остался. Она была права. Я не имел права на дочь. Я не имел права на её любовь, ведь предал её мать. Я не имел права даже стоять здесь и горевать о моей Юленьке. Но сел рядом с могилой и посмотрел на её портрет. Молодая, милая, нежная, наивная. Я навсегда запомнил её такой. Достал телефон из кармана. Перелистал фотографии в галерее. Вот она, спящая, спокойная. Я сохранил её фото.
Я почувствовал отвращение к себе, а сердце снова заныло тупой болью. «Вы слишком красивы. Как можно быть до странности таким красивым», — звучали в голове слова Юленьки.
«Ваш взгляд полон решимости, жизни, выражение лица смелое, а в глубине глаз что-то дерзкое…»
Нет, я не красив, я уродлив, всегда был уродлив. Душа моя страшнее самого ада. А взгляд потух, в нём больше нет жизни и решимости, выражение лица моего такое, что хоть сейчас в петлю.
Я бросил всех. Отца, мать, Асю, Сергея, Юленьку и ещё много людей я оставил в прошлом. Я так ненавижу себя, что хочется забыть, что я вообще существую. Хочется быть кем-то другим, но моё проклятие — быть Алексеем Громовым.
Не в силах сидеть, я упал на Юлину могилу и обнял её памятник. Я не замечал осеннего ливня, обрушившегося мне на голову словно кара небесная. Я плакал сам. Погубил чистую, прекрасную душу и всё, что теперь мне остаётся в жизни — это горечь и сожаление о прошлом. И, конечно, ненависть. К себе.
Конец