Смерть Констанция коренным образом изменила ситуацию в империи. Столкновение, которое могло уничтожить мир, не состоялось. Разя направо и налево своим сверкающим мечом, Гелиос устранил одного за другим всех наследников мужского пола, стоявших между Юлианом и троном: сначала Юлия Констанция, Далмация и Ганнибалиана; затем сыновей Константина Константа и Константина II; потом Галла. И наконец самого Констанция, который умер, не оставив наследника. Не применив силу, не пролив крови и даже не вступив в битву, Юлиан стал августом по законному праву наследования. Ему недавно исполнилось 30 лет. Было от чего потерять голову…
Тем не менее его лицо отнюдь не выражало радости. Скорее он выглядел мрачным или, лучше сказать, скорбным, потому что в тот момент, когда он вступил в права власти, он понял, что этой власти он никогда не желал5.
Этому было бы трудно поверить, если бы не свидетельства непосредственных очевидцев. Они писали, что у Юлиана было много оснований для меланхолии. Во-первых, ему казалось слишком тяжелой задачей взять на себя решение судеб человечества. Вслед за Платоном он считал, что «надо быть богом, чтобы править людьми, потому что различия между человеческими существами слишком малы для того, чтобы кто-то один мог приказывать, не принуждая, или заставлять повиноваться себе, не вызывая споров и возражений».
Кроме того, необходимость отказаться от занятий философией, посредством которой он рассчитывал обессмертить свое имя, казалась ему непомерным наказанием. Он считал, что лучше остаться в памяти людей в одном ряду с Пифагором, Плотином и Ямвлихом, нежели в ряду правителей государства, поведение которых, за незначительным исключением, сам он всегда осуждал. Разве не он говорил, что из всех греков наибольшее влияние на последующие поколения оказал Сократ, который никогда не командовал гоплитами?
Однако он быстро прогнал от себя эти грустные мысли. Он был последним из рода Флавиев, «династии, которой был обещан скипетр славы». Одно это накладывало на него обязанности, не известные другим. Для него восхождение на трон было жертвой, которую он не имел права не принести. Его отказ означал бы крушение всего. Опять появилось бы множество узурпаторов, оспаривающих друг у друга империю и разрывающих ее на части.
Стоявшие вокруг Юлиана командиры штаба и посыльные внимательно вглядывались в его лицо, пытаясь разгадать его намерения. Их вопрошающие взгляды разогнали последние сомнения. Спустя несколько мгновений он принял решение.
Все войска, собранные против него Констанцием, как по волшебству, перешли под его командование. Своим именем он мог заставить вчерашних врагов повиноваться, мог сурово наказать их, если они выйдут из повиновения.
Юлиан подозвал к себе одного из военных, начертал несколько слов на листе пергамена и велел отвезти это послание комиту Марциану. Это был приказ развернуть все находящиеся во Фракии легионы и вернуть их на их обычные места расквартирования. Затем он приказал Невитте следовать вместе с ним в Константинополь, дорога к которому отныне была для него открыта.
Под звуки труб, с развернутыми знаменами, Юлиан быстрым маршем подошел к Пропонтиде. Его продвижение через Фракию почти сразу приняло характер триумфального шествия. Повторилось чудо, произошедшее после его прихода из Галлии в Паннонию. Миновав Филиппополь и Адрианополь и присоединив к себе размещенные там войска, Юлиан вышел на берег моря в районе Гераклеи-Перинфа.
Аммиан Марцеллин сообщает следующее: «Когда известие о его прибытии достигло Константинополя, горожане и горожанки всех возрастов выбежали за пределы стен города, как если бы они встречали посланника небес. На третий день декабрьских ид (11 декабря 361 года) он торжественно въехал в город, приветствуемый почтительными речами Сената и восклицаниями толпы, счастливо праздновавшей воцарение первого императора, родившегося в Византии6. Его сопровождал эскорт из военных и горожан, в то время как толпа взирала на него с глубоким восхищением. Действительно, и сам принцепс, невысокого роста, едва достигший зрелого возраста; и его великие подвиги, снискавшие ему славу победителя народов и царей; и его молниеносные передвижения от города к городу, где он, как победитель, постоянно черпал новые ресурсы и силы; и то, как мгновенно, подобно пожару, его власть распространялась от провинции к провинции и, наконец, та Высшая власть, что была им получена как бы по божественной воле, — все это казалось скорее сном, чем реальностью»7.