Одни восхваляли вдохновенное остроумие этого произведения, другие — возвышенные мысли, сдержанность и терпение Юлиана. Однако мало кто обращал внимание на ту горечь, которая содержится в этом памфлете. Под маской иронии в нем скрывается боль. Заслужил ли Юлиан того, чтобы цинизм антиохийцев довел его до составления подобной филиппики, в которой он излил боль своего сердца, только еще больше растравляя его? В каждой строчке чувствуется смятение измученной души. «В конце концов, что я вам сделал? — спрашивает он в одном из наиболее волнующих отрывков своего обвинительного слова. — Я уверен, что не причинил вам никакого зла. Напротив: я предоставил вам все преимущества, которые вы могли в рамках законности ожидать от того, кто, по мере сил, желает быть благодетелем человечества. Так в чем причина этой враждебности, которая заставляет вас бросаться на меня и возбуждает ненависть ко мне?»39
Его тон временами достигает невероятной степени язвительности, но, кроме того, отражает отчаянное непонимание. Действительно, какое несчастье трудиться днем и ночью, дабы улучшить жизнь людей, и оказаться под градом насмешек тех, кого хочешь спасти! Для того чтобы продолжать служить им, нужно несгибаемое мужество. Однако, поняв, что ни слова, ни примеры не могут изменить их к лучшему, что ни щедрость, ни открытость сердца не в силах победить их глупость и низость, — поняв все это, что еще мог сделать Юлиан, как не повернуться к ним спиной и уехать, «чтобы не причинять им неудобства, навязывая свое присутствие»?
VIII
Эти печальные переживания тем сильнее расстроили Юлиана, что они совпали по времени с двумя событиями, которые еще более омрачили его пребывание в Антиохии.
Неподалеку от города, в пригороде, называемом Дафна, посреди тенистого и богатого источниками сада, стоял знаменитый храм Аполлона. Юлиан приказал восстановить его на свои собственные средства. Однако в последние годы жертвы в храме приносились крайне редко и, по словам самих жрецов, оракул Аполлона перестал давать прорицания. Что же вызвало немилость Аполлона? По словам некоего теурга, все объяснялось тем, что бог посчитал осквернением святыни тот факт, что неподалеку от входа в его жилище похоронили епископа Вавилу. Антиохийские христиане весьма почитали Вавилу и часто приходили к его гробнице.
Не приняв этого последнего во внимание, Юлиан приказал своему дяде Юлиану организовать эксгумацию останков святого и перевоз их куда-нибудь в другое место. Возмущенные христиане сопровождали мощи вплоть до кладбища в Антиохии, призывая проклятия на головы «тех, кто поклоняется статуям».
Спустя несколько недель дядя Юлиан умер при загадочных обстоятельствах. А после этого, в ночь на 22 октября, сгорел дотла храм Аполлона. Пламя не пощадило даже изваяние самого бога. «Ужасное зрелище!» — написал император. Чем можно было объяснить такое несчастье? Небрежностью, ударом молнии или преступным умыслом? Из этих трех объяснений Юлиан принимал только последнее: христиане так радовались случившемуся, что этого было достаточно, чтобы признать их виновными40.
Не менее печальным было и другое событие. Юлиан никогда не проявлял враждебности по отношению к иудеям. Он видел в иудаизме национальную религию, полностью соответствующую духу еврейского народа и способную обеспечить его выживание на протяжении веков. Однако Иисус предсказал разрушение Иерусалимского храма, заверив, что «в нем не останется камня на камне». Разрушение храма Давидова императором Титом, казалось бы, подтвердило это пророчество. Юлиан решил показать, что ни во что не ставит пророчество христианского Бога, и велел приступить к восстановлению храма. Однако в самый разгар работ новое землетрясение разрушило постройку до основания, а падавшие с неба огненные шары сожгли все, что от нее оставалось. Весть о вторичном разрушении Иерусалимского храма породила новую надежду среди христиан. Они увидели в случившемся подтверждение того, что слова Христа неопровержимы и эдикты императора не могут их отменить. Христианская оппозиция сразу осмелела. Она начала понемногу организовывать в разных местах благочестивые процессии, во главе которых шли священники, несущие раки с мощами святых мучеников. Юлиан считал подобные ритуалы жуткими и унизительными. Он видел в них подтверждение тому, что называл «болезненностью» религии Распятого. Обстановка обострилась также из-за того, что епископы старались погребать своих покойников с невиданной до того торжественностью и предписывали, чтобы перевозившие мощи траурные повозки двигались по самым оживленным улицам городов.