Программное заявление отвечало убеждениям Юлека. На его страницах Карел Чапек искрился остроумием своих политических ребусов, анаграмм и каламбуров. Юлек, преодолевая робость перед именитыми авторами, посылает в редакцию свои сатирические стихи, коротенькие эпиграммы под псевдонимом «Вашек» — учащимся было запрещено сотрудничать в каком-либо печатном органе.
Счастье пришло, как и всегда оно приходит, в то время, когда его ожидают менее всего. Однажды отец принес воскресный номер журнала.
— Поздравляю! Есть!
— Ну? Неужели? — выкрикнул Юлек, развернул журнал и увидел там свои стихи. Успех и признание окрылили начинающего автора и подстегнули его. С 3 июля 1919 года до 1 октября 1920 года в журнале опубликовано сорок пять стихотворений Фучика. Они разные и по качеству и по содержанию. От первых мягко юмористических стихов о жизни Пльзенского городского театра, иронических замечаний по поводу некоторых черт национального характера Юлиус переходит постепенно к остросатирической критике отдельных явлений политической жизни республики. Он высмеивает корыстолюбие и словоблудие политических деятелей и партий, инфляцию слов. Юноша замечает, что псевдопатриотическая политика обесценила слова, превратила их в пустую, ничего не значащую шелуху. В распространении националистических и буржуазно-демократических иллюзий немалую роль играли руководители чехословацкой социал-демократии. Они утверждали, что их участие в правительстве является достаточной гарантией для осуществления чаяния народа. «Мы являемся хозяевами своей судьбы… и нашим господином и хозяином является сам народ, без различия классов». Утверждалось, что чешский народ — это народ «маленьких людей», у которого классовые противоречия не играют никакой роли. В одном из стихотворений Юлиус с иронией и сарказмом пишет о «классовой гармонии»:
«Наш народ как голубь!» — Кричат газеты и публика. Всенародным голубятником Стала наша республика.Однажды Юлека пригласили в Прагу на заседание редколлегии. В столице Юла позвонил в квартиру Махара, жившего в центре города на Староместской площади. На робкий звук звонка вышел хозяин квартиры. Увидев юношу в необычном одеянии — перешитой солдатской шинели, — он сунул руку в карман и с брезгливой гримасой протянул подаяние.
Юлиус изрядно был смущен, но объяснил ему, что он пришел на заседание редколлегии.
Тогда Махар ласково взял его под руку и, подведя к креслу, усадил и сам сел на диван.
— Извините, юноша, что я вас так бесцеремонно. Но ваши лета и вид, прямо скажем, не жениховский.
— Да, вы были на волосок от истины.
— Значит, после школьной парты стихами разминаетесь? — смеялся Махар. — Похвально, похвально. Для начала совсем неплохо. В них есть и поэзия и философия, но надо еще многому учиться.
В это время Фучик много читает, однокашники называют его «неистовым чехистом». Он завел тетрадь, в которую записывал о прочитанных книгах; вначале краткие выписки и заметки, касающиеся содержания, позднее порой наивные, но большей частью зрелые, словно предназначенные для печати, своеобразные рецензии и критические статьи. Все находит отклик в его душе. В одной из тетрадей были отмечены следующие слова из книги Р. Роллана «Жан-Кристоф»: «Он понял, что жизнь — это битва без отдыха и пощады и тот, кто хочет стать человеком, достойным имени человека, должен неустанна бороться против целого сонма невидимых врагов: гибельных сил природы, смутных желаний, темных помыслов, которые исподтишка толкают тебя на путь унижения, грозят небытием. Он… понял, что счастье и любовь — минутный обман, и все для того, чтобы обезоружить сердце и заставить сдаться. И маленький, пятнадцатилетний, пуританин услышал голос бога своего: „Иди, иди, не зная отдыха…“ (подчеркнул Юлиус). „Вы, кто обречен на смерть, идите к смерти! Страдайте, обреченные на страдание! Жизнь дана Вам не на радость. Жизнь дана, чтобы исполнить закон. Мой закон… Страдай! Умри! Но будь тем, кем ты должен быть: человеком!“»
До шестого класса родную литературу в училище преподавал Эмиль Феликс, родственник профессора Карлова университета Ф.К. Шальды, удивительный человек, нежно, по-отечески любивший и своих учеников, и свое дело: старочешскую литературу и старочешский язык. — Помните всегда, — говорил он, — что здесь, в Пльзени, была основана первая наша типография, а в пятнадцатом веке отпечатана первая чешская книга.
Его заинтересовали сочинения Фучика, и он оставил их у себя. В сочинении на тему «Жизнь — шахматы» Юлек отказался сравнивать человеческую жизнь с шахматной игрой. Человек — не пешка, не деревянная бездушная фигурка в чужих руках, совсем другие силы определяют его поведение и поступки. Такое сравнение было бы упрощенным и легкомысленным. Белые и черные сражаются так же, как рабы и рабовладельцы, патриции и плебеи. Упомянув о классовой борьбе, Юлек замечает: «…впрочем, это уже выходит за рамки школы». В сочинении на свободную тему он обращается к магистру Яну Гусу, человеку, который слепой вере в догму противопоставил разум, бесправию — справедливость. Но еще больше, чем это, ослепляла Юлека твердость Гуса в защите своих взглядов и убеждений. Он пишет: «Не отрекусь!» В этом одном-единственном слове, восклицании, прозвучавшем на церковном соборе в Костнице, отразилась вся душа огненного проповедника, апостола реформации и прежде всего непреклонного, всегда отстаивающего свои права чеха. Так сильно в его время никто не сопротивлялся всемогущему авторитету церкви. Против жестокого сборища кардиналов стоял ослабевший от длительного заключения и от болезни человек, отличающийся сильной волей, которую он приобрел на тернистом пути своей жизни и которая сопровождала все его дела и творения…
А если бы мне захотелось говорить о его собственных литературных произведениях, то, честное слово, я не знаю, что бы я мог добавить, не повторяя бесчисленных анализов и критических суждений. Опять же скажу, что кредо его сочинений можно выразить одним словом, и это слово он сам произнес на соборе в Костнице: «Не отрекусь!»
Убеждения Юлека со временем будут совершенствоваться и углубляться, но в своей основе они останутся неизменными. Уже в юности Фучик показал, что умеет следовать своим нравственным принципам, отстаивать их смело и непреклонно. Однажды учитель богословия священник Опатрны рассказывал на уроке библейскую притчу о том, как «наслал бог на Иону кита» и как «томился Иона во чреве большой рыбы три дня и три ночи, моля бога помиловать его». Кто-то, уткнувшись в учебник, занимается своими делами, кто-то тихонько подремывает под монотонный голос учителя — тоненький, гнусавый, дребезжащий дискант. Вдруг где-то сзади, у окна, послышался шумок. Головы учеников повернулись к парте, за которой сидел черноволосый мальчик с озорными глазами. Юлек поднял руку и нетерпеливо махал ею над головой.
Недовольный богослов прервал урок:
— Что вы хотите, Фучик?
— Господин учитель, ведь это неправда, так не могло быть!
— О чем вы говорите? — спросил весьма удивленный богослов.
— Мы учили по естествознанию, что кит может проглотить предмет не больше яблока, как же он мог проглотить Иону?
Опатрны медленно выпрямился за кафедрой и некоторое время стоял молча, словно лишился дыхания. В классе воцарилась гробовая тишина, все ждут, что произойдет.
— Так вы говорите, по естествознанию? — ироническим тоном произнес наконец богослов. — Это интересно… — Голос его стал строгим и резким. — Но мы сейчас не на уроке естествознания, а на уроке закона божьего. Я самым решительным образом запрещаю задавать вопросы подобного рода. Мы не намерены отвлекаться от занятий из-за выходок, продиктованных дерзостью и детским недомыслием. На наших уроках мы познаем высшую правду, которую милостивый бог открывает лишь избранным, достойным его. Предупреждаю: берегитесь тех, кто поражен слепотой и хотел бы ввергнуть в темноту и остальных…
— А все-таки это неправда, господин учитель. Невозможно верить в то, что основано на сказочках.
— Молчать! Богохульство!
На следующий день учительский совет вынес специальное решение: за злостную попытку сорвать урок — карцер.