Полицейский увел Юлиуса не в полицейское управление, а в пражскую тюрьму Панкрац, где его приговорили к десятидневному заключению. Полиции очень хотелось проучить Фучика за его участие в забастовке горняков, но у нее не было для этого юридических оснований. Поэтому подняли старое «дело», в котором значилось, что 6 мая 1929 года во время одной из демонстраций Фучик выкрикивал на Вацлавской площади лозунг: «Да здравствует Красная Армия!»
Из тюрьмы он пишет: «Милая Густа. Ну вот я и влип, но дело вовсе не худо… Вызвался быть уборщиком, но они, видно, смекнули, что эдак я, пожалуй, многое тут разнюхаю, — отказали… Я здесь всего три дня, а уже приобрел вид тюремного жителя, как говорят мои коллеги. Компания наша состоит пока из четырех коммунистов (один из Польши, бежал от тюрьмы), одного хулигана (избил отца) и двух воров». Соседу Фучика по камере, медвежатнику, трудно было понять, из-за чего коммунисты попадают в тюрьму. Взять хотя бы его: «сработает кассу», спрячет деньги, отсидит свой срок, а потом на воле пользуется денежками. К тому же ему заранее известно, сколько ему «припаяют». Смеясь, Юлек говорил ему:
— Ты вот «сработал» только одну кассу и говоришь, что получишь четыре года. А как ты думаешь, сколько получу я за то, что хочу открыть кассы всех капиталистов в Чехословакии?
Седьмого апреля 1930 года в Праге должны были демонстрироваться два фильма Сергея Эйзенштейна — «Генеральная линия» и «Десять дней, которые потрясли мир». В кинозале «Фаворитфильма» собрались крупнейшие представители чехословацкой культуры. Собрание организовано Левым фронтом, Обществом экономического и культурного сближения с Новой Россией. Люди сидят на полу в проходах. Вокруг кинозала усиленные наряды полиции.
Перед началом сеанса полицейский сообщает, что демонстрация фильмов запрещена. По залу прокатывается волна возмущения, присутствующие в знак протеста стали хлопать в ладоши.
— Вы же интеллигентные люди, разойдитесь! — кричит полицейский. Фучик вышел вперед.
— Просмотр разрешен, — заявил он. — Были выполнены все необходимые формальности. Ваше требование незаконно.
Между тем в зал вошли еще несколько полицейских. Присутствующие стали расходиться. Раздавались возгласы: «Мы протестуем! Позор!»
Фучика арестовали за «нарушение общественного порядка» и отправили в полицию, где он просидел трое суток. В протоколе полицейского архива есть показания вахмистра Яна Шохмана: «…задержанный не выполнял моего приказа разойтись и подбивал к этому людей вокруг себя. В результате этого я был вынужден его арестовать». В «Творбе» Фучик опубликовал протест деятелей культуры против цензуры и провокации полиции, которая беспощадно подавляет свободу творчества в искусстве и науке и запрещает самые выдающиеся произведения мирового искусства. Протест поддержали одиннадцать культурных организаций, редакции четырнадцати журналов, семьдесят три деятеля искусства и науки.
Общественно-политическая деятельность занимала все время Фучика, и любимой работе литературного и театрального критика он мог отдавать только ночи. Его политические репортажи и статьи двадцатых и тридцатых годов составили после войны два тома, причем многие из них вообще не вошли в сборники его избранных произведений.
А ведь он мечтал заниматься только литературой. Шальда предрекал ему большое будущее, прочил ему университетскую профессорскую карьеру и не раз вздыхал: «Жаль, что этот юноша сбежал от меня в политику». Фучик, шутя, говорил позднее, в годы войны, что вынужден был в жизни выбирать между двумя возлюбленными, одна из которых была более красивой, а вторая — более необходимой. «Я отдал предпочтение той, которая была нужнее, — сказал он, — но после войны я ее, наверное, покину. Стану литературоведом».
Не распылял ли силы Фучика изнурительный труд журналиста, не мешал ли развитию его литературных способностей? Думается, что на эти вопросы ответил сам Фучик. В своем завещании он написал о Неруде то, что мог бы сказать о себе: «Некоторые критики, даже критики с таким ясным умом, как Шальда, считают помехой для поэтического творчества Неруды его журналистскую деятельность. Нелепость! Именно потому, что Неруда был журналистом, он смог написать такие великолепные вещи, как „Баллады и романсы“ и „Песни страстной пятницы“ и большую часть „Простых мотивов“. Журналистика изнуряет, может быть, заставляет разбрасываться, но она же сближает автора с читателем и помогает автору в его поэтическом творчестве. В особенности это можно сказать о таком добросовестном журналисте, как Неруда. Неруда без газеты, которая живет день, мог бы написать не одну книгу стихов, но не написал бы ни одной, которая пережила бы столетия так, как переживут их все его творения».
В СТРАНЕ, ГДЕ ЗАВТРА ЯВЛЯЕТСЯ УЖЕ ВЧЕРАШНИМ ДНЕМ
В апреле 1930 года Фучик направился в Советский Союз в составе рабочей делегации, приглашенной на празднование пятилетнего юбилея чехословацкой коммуны «Интергельпо», находившейся в далекой киргизской степи. Делегатов выбирали на рабочих собраниях. Прага назвала рабочего ЧКД Йозефа Червенку, моравские земледельцы — крестьянина Алоиса Догнала, строители Закарпатья — Йозефа Штрауса, остравские горняки — жену шахтера Гелену Шнайдерову. Оставалось пятое место. Шахтеры Лома и Моста единодушно отдали его Фучику, которого хорошо узнали во время недавней забастовки. Шахтеры наказали Фучику в письме: «Смотри хорошо! Ходи всюду с открытыми глазами. Ты должен увидеть у них успехи и трудности. Мы хотим учиться у них. Нам все нужно в этой школе, успехи и недостатки». Просьба выдать им заграничные паспорта была отклонена «по соображениям общественной безопасности», и делегация приняла решение переправиться через границу нелегально, без виз в кармане.
До Берлина добрались благополучно, но пребывание здесь неожиданно затянулось. Четырнадцатого мая Фучик пишет из Гамбурга: «Мы не смогли выехать ни в четверг, ни в пятницу. Выехали только через неделю. И слава богу, что выехали. 18 дней, проведенных в Германии, — это больше чем достаточно. Зато теперь мы вознаграждены. Берлин, Гамбург, Дания, Швеция, Ленинград… Правда, если все продлится в восемнадцать раз дольше, чем мы предполагали (ведь в Германии мы должны были провести один день), то я не вернусь в Прагу и через пять лет. Меня все уже принимали за почетного гражданина города Берлина. Я действительно мог бы здесь быть гидом. Надеюсь, мне не придется сделаться специалистом по Гамбургу». Здесь Фучик встретил своего приятеля по университету и по работе в журнале «Авангард» писателя Ф.К. Вайскопфа. Теперь он главный редактор прогрессивного журнала «Берлин ам морген». Вместе с ним и другими немецкими коммунистами Фучик тайно, по ночам, расклеивал на улицах первомайские плакаты и революционные лозунги, а 1 Мая принял участие в демонстрации. В памяти берлинского пролетариата еще свежа была кровавая расправа, учиненная над демонстрантами год тому назад. Тридцать три рабочих пали тогда на баррикадах в берлинском районе Веддинг. И на этот раз двухсоттысячная колонна рабочих была окружена на площади плотными рядами полицейских, вооруженных до зубов.
В рабочем предместье выступал Эрнст Тельман:
— Товарищи, выше знамена! Кулаки вверх! Слава павшим — в бой, живые!
Больше двух часов наблюдал Фучик шествие рабочих. На жилом доме из красного кирпича, у которого он стоял, висела табличка с надписью:
«1 мая 1929 года у этого дома были убиты два коммуниста».
В Гамбурге чехословацкая делегация поднялась на борт советского парохода и направилась в Ленинград. Фучик смотрел на морской горизонт и думал о цели своего путешествия — о том неизвестном «шестом континенте», куда, как он писал четыре года назад, «едут… Колумбы из Западной Европы не только для того, чтобы открыть новую землю посреди великих морей, но чтобы открыть целый новый мир посреди множества форм правления и общественного устройства старого мира… Каждая поездка в Москву — это путешествие первооткрывателей, и их дневник не менее интересен, но при этом гораздо более значителен, чем дневники тех, кто, скажем, овладел неприступной вершиной».