Я зашел в какое-то заведение, просмотрел вечерние газеты и снова вышел. Начал соглашаться с мсье Анри. Одного дня было предостаточно, чтобы надоел и город, и альпийский вид. Некуда пойти, не с кем поговорить. Люди любезны, но замкнуты, с расчетливыми взглядами и самодовольными румяными щеками. С этими людьми трудно было поговорить о чем-то другом, кроме погоды или цен на рынке.
Стемнело. С мрачных горных громадин долетал студеный влажный ветер. Над фасадами шевелились с протяжным скрежетом лампы. По улице колыхались пятна света и теней. Потом внезапно хлынул крупный дождь.
На противоположном углу блестели зеленые неоновые буквы:
ОТЕЛЬ-РЕСТОРАН «ЮНГФРАУ»
Как раз вовремя. Я вошел через вращающуюся дверь и сел в углу возле витрины. Не было нужды глядеть в меню, чтобы понять категорию заведения. Тяжелая кожаная мебель, толстые льняные скатерти, хрустальные вазы с крупными чайными розами, лампы из китайского фарфора с шелковыми абажурами.
За столиками уже кушало человек десять с полными краснощекими лицами. Те же самодовольные лица. Официант в белом смокинге принес меню и покорно склонился над столиком:
— Что господину угодно?
Голос был знакомым.
Я поднял глаза.
Официантом оказался мсье Анри — только сейчас по его морщинистому лицу разливалось какое-то неприятно угодливое выражение.
— Вот так славный сюрприз, — сказал я.
Тот улыбнулся, но не вышел из служебной позы.
Я заказал ужин и стал ждать.
На улице ветер плескал в темную витрину потоки воды, но в озаренной мягким зеленым светом зале было тепло и уютно. Цветы в вазе приятно благоухали, из радио в глубине салона пел что-то о любовной тоске горловой женский голос.
— Одну розу, господин…
Слабая старческая рука протягивала мне через плечо увядшую розу.
— Фрау Ланге… — недовольно обратился Анри.
Я обернулся. У столика стояла жалкого вида женщина, закутанная в рваную мокрую шаль. Голова у ней была покрыта черной старомодной соломенной шляпкой. Из-под шляпки на меня смотрели робкие синие глаза. Было в этих влажных глазах что-то такое, от чего сжималось сердце, что-то вымученное и по-детски беспомощное.
— Оставь женщину, — сказал я.
Глаза под шляпкой оживились.
— Я знаю, что не следует беспокоить господ, но я это делаю не ради себя — это ради сына, ради моего сына, — поспешно прошептала женщина.
Я взял цветок и сунул руку в карман. В это время к нам подошел содержатель.
— Оставь ее в покое, — проворчал он в свою очередь официанту, продолжавшему хмуро смотреть на старуху.
И обернувшись ко мне, добавил:
— К чему отпихивать этих несчастных, не правда ли? Кто хочет, подаст, кто не хочет, не подаст. Не правда ли?
Это был пожилой здоровяк с открытым приветливым лицом. Он тоже был набит довольством по самое голое темя, но хотя бы казался милостивым.
Я ел как можно медленнее и несмотря на это, когда закончил, было только-только десять. Остальные посетители разошлись. Прислужница убирала цветы и снимала скатерти. Анри принес кофе и счет.
Я вышел. На улице разливала зеленые отражения по мокрому асфальту реклама «Юнгфрау». Дождь кончился. Я заколебался, не зная, куда пойти, и тут увидел, что следом выходит Анри, вновь надевший широкое черное пальто. Вместе с белым смокингом он снял с себя и угодническое выражение. Теперь он опять походил на учителя или потерпевшего крах художника.
— Спокойной ночи, господин.
— Слушай, — сказал я, — может, выпьем?
И увидев, что тот заколебался, я спросил:
— Или может, тебя ждут дома?
— Никто меня не ждет. Только предпочел бы где-нибудь подальше. В привокзальном буфете, если желаете…
В буфете было тихо, как и всюду в этом городке. Несколько пассажиров дремали у столиков перед кружками выдохшегося пива. За окнами медленно отходил электропоезд.
Мы заказали кофе и коньяк и сели в углу.
— Уже много лет привык сюда приходить по вечерам, — сказал Анри, словно извиняясь. — Создается впечатление, что ты в этом городе лишь временно, и немного погодя, если захочешь, можешь сесть на поезд и уехать навсегда.
— Да, но после этого возвращение, наверно, еще неприятнее.
— Смотря по обстоятельствам, — ответил он, зажигая сигарету. — После пятой рюмки обычно совершенно безразлично.
Официантка принесла напитки и заботливо сунула под пепельницу талончик с ценой.
— Не совсем понимаю, — сказал я. — Ты ненавидишь эти места, а все же остаешься тут.
— Верно. Да только наступают годы, когда для человека уже не имеет большого значения, где он остается. Как после пятой рюмки.