На этот раз в городском садике после речи Сергея Митрофановича было то же самое. Но было на этот раз еще и то, что к ним подошел солдат в обгорелой серой шапке и сумрачно спросил:
— Где тут записываются в большевистскую партию? Я хочу записаться.
Сергей Митрофанович и Сережа бережно отвели солдата в комитет РСДРП (большевиков)…
В трамвае, на улице, всюду говорили о войне, о революции, ругали большевиков. Сережа всегда вмешивался в спор. К его замечаниям, как ему казалось, прислушивались с уважением и внимательно.
Но вот однажды на базаре пепельнобородый господин в двухкозырной соломенной фуражке «здравствуйте-прощайте» степенно говорил крестьянам и хозяйкам, что Ленин не кто иной, как немецкий агент.
— Это ложь! — возмутился Сергей.
Господин спокойно достал из широкого кармана своей охотничьей куртки газету и прочел о том, что Ленин действительно немецкий агент и приехал в Россию в запломбированном вагоне.
— Вот! Написано черным по белому, — сказал пепельнобородый, хлопая рукой по газете. — Зря вы, господин вольноопределяющийся, горячитесь.
Сергей закричал, что это клевета и что не следует верить буржуазным газетам. Ленин старый революционер и всю свою жизнь боролся против помещиков и капиталистов.
— Да ты сам не большевик ли? — спросили его.
— Да, я большевик, — ответил Сережа, точь-в-точь как Сергей Митрофанович, так же мотнул головой, — и не намерен этого скрывать.
— Шпион!..
— Они нарочно наряжаются в военную форму…
— Сам сознается…
— Наверно, переодетый жандарм…
— Шпион!..
Дама в черном бархатном капоре, с широкой синей лентой под шеей, ближе всех стояла к Сергею, смотрела на него дикими глазами и злобно сопела. В одной руке у нее была корзина с картошкой и фиолетово-лакированными баклажанами, в другой свисала зарезанная курица. Она еще приблизилась к Сергею и молча стукнула его курицей по лицу.
— Так ему!
Сережа вырвался из толпы, и кто-то из мужиков больно ударил его в спину.
Когда он об этом рассказал Сергею Митрофановичу, тот долго смеялся и переспрашивал: «Так курицей и шмякнула?» — и опять смеялся.
Они часто встречались у Валерьяна Владимировича за чайным столом, делились впечатлениями и своими наблюдениями за день. Тут же сидела и Нина и тоже что-нибудь сообщала. Когда Сергей Митрофанович рассказывал, он при этом смотрел на Нину, а Сережа всегда обращался к Валерьяну Владимировичу. Иногда все вместе ходили на митинг, и если случалось выступать Сергею Митрофановичу, он потом спрашивал у Нины, понятно ли говорил.
— Только чертовски устаю, — жаловался Сергей Митрофанович, ложился на диван и кашлял.
Нина клала ему подушку под голову.
Она быстро привыкла к Сергею Гамбургу. Сергей вечно спешил, всегда ему было некогда, сзади у него болтался хлястик. Нина пришивала хлястик, пуговицы к рукавам гимнастерки и удивлялась: «Где вы так обрываетесь, Сережа? Просто удивительно…»
Когда Сергей брал ее на собрание, она всегда в этом раскаивалась и давала себе слово больше с ним не ходить. Он сам протискивался вперед, а Нина оставалась у входа, где-то у дверей, и, кроме разговоров своих соседей, ничего не слышала.
Сергей Митрофанович никогда так не делал. Он пропускал Нину вперед, даже усаживал ее, и она все видела и слышала.
Занятия в гимназии не начинались, у Нины было много свободного времени. Она вспоминала Синеокова и хотела с ним встретиться…
К Сереже в казарму пришла двоюродная сестра Маня. Она сказала, что мать Сережи плохо себя чувствует и просила его прийти. Он промолчал.
— Какой ты стал черствый! — заметила синеглазая Маня и взглядом напомнила, что Сергей когда-то к ней был неравнодушен. — Что с тобой сделалось? Кто на тебя так плохо влияет? — спрашивала она, готовая заплакать. Пунцовый рот ее кривился, и крылья ноздрей трепетали.
Сережа молча проводил ее до угла. Маня просила заходить.
— Надеюсь, на меня ты не сердишься? Мы ведь с тобой не ссорились.
Он обещал прийти.
Учебная команда расформировывалась. Многие вольноопределяющиеся, в том числе и Андрей Слухач, собирались ехать в округ сдавать экзамен на чин офицера.
Сережа пожелал ехать на фронт.
Сергей Митрофанович не советовал:
— Стоит ли? И здесь делов хватит.
Сергей сказал, что обязательно поедет: вольноопределяющиеся говорят — он потому большевик, что трус и боится войны.