Юность, 1974-07

Игорь Волгин

Во дворах проходных и в парадных, пропадая от света до тьмы, мы не знали девчонок нарядных, и красавиц не видели мы. Незаметные в шумной округе, беспечальные дети войны, были девочки, наши подруги, угловаты, худы и бледны. Но, о деве тоскуя далекой, забывал я про наше житье. И сжималось от силы высокой одинокое сердце мое. Я искал идеал — и отныне, отрешаясь от школьной муры, я вздыхал по Кондратовой Нине, теледикторше нашей поры. …Между тем, потихоньку, как в сказке, с неприметным смешком на губах недотроги, вьюны, сероглазки подрастали в окрестных домах. Все менялось, и как-то однажды, после лета влетевшие в класс, мы притихли, — и будто от жажды пересохли вдруг губы у нас. …Я не знаю, как это случилось, но не в тот ли отчаянный миг мы навеки отдались на милость милосердных ровесниц своих! Пусть отмеченный общею метой, чуть не плача, с закушенным ртом о мальчишеской слабости этой я не раз пожалею потом. Пусть об этом не раз пожалею, что бывало дороже всего, укорить никого не посмею и забыть не смогу ничего.

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Старый Тбилиси вечером

О. КОЧАКИДЗЕ, А. СЛОВИНСКИЙ, Ю. ЧИКВАИДЗЕ.

Эскиз декорации к спектаклю «Пока арба не перевернулась». Московский театр имени Н. В. Гоголя.

Из мастерской заслуженных художников Грузинской ССР О.Кочанидзе, А.Словинского и Ю.Чикваидзе.

О. КОЧАКИДЗЕ, А. СЛОВИНСКИЙ, Ю. ЧИНВАИДЗЕ. Эскиз к спектаклю «Старые зурначи».

А. СЛОВИНСКИЙ. Продавцы цветов.

Ю.ЧИКВАИДЗЕ. Мать и сын.

Галина Никулина Трое в одной мастерской

Олег Кочакидзе, Алик Словинский, Юра Чикваидзе и я смотрим на старый город. На противоположном берегу Куры, готовые вот-вот сорваться с кручи в воду, тесно лепятся друг к другу старые дома. Ажурные большие балконы делают их открытыми небу и солнцу. Горы плотно и разновысоко сомкнулись вокруг Тбилиси (глаза потом не скоро привыкнут к равнине). Ни асфальт, ни машины не в состоянии приглушить первозданные краски Грузии, воздух гор и земли…

Олег, Алик и Юра не светской любезности ради, а заинтересованно и преданно показывают мне свой город, смотрят на него глазами художников, старожилов и одновременно — как бы свежим взором заезжего человека. Этот клок земли, похожий на рейнские берега со средневековыми замками, на Венецию, Альпы и вместе с тем ни на что не похожий, неповторимый, лежит на их полотнах, преображенный их видением.

Изредка мои спутники бросают скупые слова.

Широкий, крепкий, энергичный Кочакидзе с лицом удивительно переменчивым — то пасмурным, то освещенным детской, распахнутой радостью, то шквально хохочущим:

— Театр. Не правда? Хорошая декорация.

Словинский — изящный и сдержанный, за сдержанностью его прячется ум живой и непосредственный, в чем, я надеюсь, вы еще убедитесь:

— Старый город…

Чикваидзе — человек мечтательный, с неизменной рассеянной доброжелательнейшей улыбкой:

— Красиво. Всегда торжественно, таинственно.

И обращаясь ко мне:

— Тебе нравится?

Мне очень все нравилось. Это было, пожалуй, сильнее, чем мои воспоминания от юношеских встреч с этими местами. Я испытывала знакомое и странное чувство досады от неумения выразить свои ощущения стихами. И бессильно повторяла про себя удивительное имя грузинской травы — пряной и загадочной: джонджоли, джонджоли…