Александр Романов
Утро
Домик бакенщика. Утро.
По лесам и по стогам
всходит солнце. Стая уток
к заливным летит лугам.
Берег. Лодки остановка.
Речка. Камешки на дне.
Это утро, как обновка
на обычном буднем дне.
Небо свежее теплеет.
Тишь. Малиновка поет.
И никто здесь не болеет.
И никто здесь не умрет.
* * *
Когда эта песня была!
Кого, забызаясь, любила?
По речке она проплыла,
на берег другой — переплыла.
За нею плыви и причаль.
На голос иди осторожно.
Но песня, как облако, вдаль
уходит легко и тревожно.
Попробуй отстать на пути —
и чувство разлуки охватит.
Решишься догнать и дойти —
ни силы, ни жизни не хватит.
Что в песне той! Призрачность снов
судьбы отдаленной и дела!
Иль отзвуки ласковых слов
души, что давно отболела!
Не знаю… Но вновь, далека,
та песня звучит и поныне.
Лежит между нами река
с плывущей луной посредине.
* * *
Приезд мой яркой встречей озари.
Сквозь все несостоявшиеся рейсы,
к тебе — сквозь сентябри и январи —
спешат отполированные рельсы.
Игрушечным покажется состав
смотрящему издалека на поезд.
Невидимым окажется, отстав,
смотрящий, что смотрел, не беспокоясь.
Написано: «Счастливого пути!»
вдоль насыпи кирпичными словами.
Как много слов осталось позади.
Как много их, таких вот, перед нами!
Олег Чухонцев
Девочка на велосипеде
Что есть и что останется — не знаю.
Как тень мелькает за ее спиной
Стремительной, как вспыхивает солнце
Ка втулке колеса! Она легка,
Как бабочка, и на лету трепещет
Крахмальный фартук белый — догони! —
И колея в черемушник ныряет,
И воздух, воздух хлещет и пьянит,
А я припал к рулю, верчу педали,
Я догоню ее! Но нет, едва ли…
Как ненасытна жизнь в пятнадцать лет!
Записка в книге, зуд велосипедный —
И целый день томишься и во сне
Куда-то сломя голову несешься.
Она на раме, ты в седле — и прядь
Отбившаяся горячит и дразнит,
А повернется — губы и глаза,
Глаза и губы — и колючий шелест,
Желанья полный — рама и седло —
И пустота!.. О разрешенье плоти —
Так выбивает пробку к потолку
И раздраженно пузырится пена!
А мы, душа, другие знали сны.
Но так давно все было, что едва ли
И было с нами… Юность пронеслась,
И пролетели врозь велосипеды.
Лишь имена Simson и Diamant
Еще тоской черемуховой веют.
Послевоенной, злой… И хорошо!
Все хорошо, что прожито как спето
На выдохе одном! Но чтоб теперь,
Теперь столкнуться на перроне: ты ли! —
И как очнуться: круглое лицо.
Прямая, полногрудая фигура,
Затянутая узким ремешком.
Как дачный саквояж, и зонт японский —
Чужое все! — и только твердый взгляд
Как вызов, да еще сухие губы
Надменные… Зачем, зачем всю жизнь
Я догонял тебя! Теперь я знаю,
Что первая любовь обречена,
Но медлю почему-то… Так однажды
Стоял я у киоска Sех-рогпо,
О принце датском смутно вспоминая,
О поцелуе школьном, о письме:
«Я больше не люблю тебя», — а рядом
Вечерний Копенгаген жил, и негр
Глядел в киноглазок, и кто-то шею
Тянул, чтоб оттеснить его, взглянуть,
Увидеть нечто… Есть у нас секреты,
А тайны нет… Как вздрагивает зонт…
Нелепо говорить, молчать нелепо.
И хорошо, что поезд подошел.
— Звони! — и двери стукнулись резиной…
Не может быть, чтоб я тебя любил.
Я все забыл. Я ничего не помню.
Но отчего же так не по себе.
Как будто в чем виновен!.. Нет, довольно.
Довольно с нас и собственных забот!
И мне они дороже тех кошмарных
Счастливых снов, какие только раз
Сбываются, когда мы не готовы
Для счастья… А она еще летит.
Как бабочка, еще летит, мелькая,
Непойманная, легкая такая…
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
А иногда мне хочется шепнуть
Как на духу, почти неслышно: время —
Убийца, а не лекарь…
* * *
«On the fairest time of June…»
Keats(«В прекрасную пору июня…»
Еще помидорной рассаде
Большие нужны костыли,
И щели в искрящей ограде
Вьюном еще не заросли;
Еще предзакатные краски
Легки как однажды в году,
И пух одуванчиков майских
Не тонет в июньском пруду;
Но так сумасшедше прекрасна
Недолгая эта пора,
И небо пустое так ясно
С вечерней зари до утра,
Что, кажется, мельком, случайно
Чего ни коснется рука —
И нет, и останется тайна
На пальцах, как тальк с мотылька…
О, лучше не трогай, не трогай!
Что правды! Иди как идешь
Своей легкодумной дорогой
И тайны чужой не тревожь.
Довольно с тебя и окраины,
И неба, и вспышек гвоздик.
Ты, может быть, сам не без тайны,
Которой еще не постиг.
Иронические стансы
Как в сундуке двойное дно,
Так в слове скрыта подоплека,
Когда подумаешь одно,
А выйдет новая морока.
Не потому, что дождь из туч
Садит, как из водопровода,
А потому, что, невезуч,
Вздохнешь: «Хорошая погода».
Глядь — попадешь впросак опять,
Дурнушке скажешь: «Ты прекрасна»,—
А уж потом не расхлебать
Семейной каши — и напрасно.
Я потрясен — какой разброд,
Я с толку сбид — какие толки:
А вдруг весь мир наоборот
Идет от некой оговорки!
Как знать! Не так ли сквозь туман
Все видишь двойственно и зыбко:
А ну как жизнь — самообман.
Неустранимая ошибка!
Бывшим маршрутом
Я оторвался от своих корней,
А родина моя все зеленей
Сухой листвой шумит над головой!..
Не странно ли, на улице Лесной
Уже ни леса нет, ни лесопилок —
Булыжник да асфальт. Летит трамвай,
На крышу тень кирпичная упала,
И пыль, крутясь, вдогонку понеслась,
И ветер, ветер… И жалеть не надо!
Я так устал от самого себя,
Что только бы глядеть, глядеть,
да слушать
На поворотах скрежет осевой,
Да отмечать проездом: Квас. Газеты.
Цветы. Тишинский рынок. Зоопарк.
Ваганьковское кладбище. Обратно.
И ничего другого… Говорят,
Что парность — знак надежды. В этой
жизни
Я главное, быть может, проглядел,
А шум остался, неусыпный, долгий,
Тенистый шум, лесная благодать…