«А у тебя?» — думаю я.
— …А у меня глаза не рыбьи, у меня ясные глаза лани, так моя мама говорит и вообще все. А что вы улыбаетесь, господин учитель? Нет, это не у меня, скорее это у вас глаза рыбьи…
— У меня?
— Вы разве не знаете, какая у вас была в школе кличка? Неужели не слышали? Вас звали рыбой.
Он, улыбаясь, кивает мне головой:
— Потому что у вас ведь лицо всегда такое застывшее. Никогда не поймешь, о чем вы думаете, и вообще есть ли вам до чего дело. Мы еще часто говорили, господин учитель, он только все наблюдает, если кого-нибудь на улице, скажем, собьет машина — тогда он будет стоять и смотреть на сбитого, лишь бы точно знать, что он уже не встанет…
Вдруг он останавливается, как будто проболтался и бросает на меня испуганный взгляд. Правда, всего на долю секунды.
Почему?
Ага, вроде бы уже попался на наживку, но сорвался, сообразил.
Ты уже клевал, но заметил леску и теперь обратно уплываешь в свое море.
Ты пока еще не попался, но уже себя выдал.
Погоди, уж я тебя выужу!
Он поднимается:
— Пора домой, меня ждут к обеду. Если опоздаю, будет большой скандал!
Благодарит за мороженое, уходит.
Я смотрю ему вслед, а в ушах моих стоит девичий плач.
Знамена
Проснувшись на следующий день, я помнил, что мне всю ночь что-то снилось. Но не помнил что. На дворе был праздник.
Праздновали день рождения Верховного плебея.
Весь город увешен флагами и транспарантами.
По улицам маршировали девушки в поисках пропавших летчиков, юноши, желающие всем неграм смерти, и родители, верящие вранью, написанному на транспарантах. А те, кто не верит, тоже идут в ногу со всеми, в одном строю. Полки бесхребетных под предводительством чокнутых. В едином порыве, каждым шагом и вздохом.
Они поют о птичке, щебечущей над могилой героя, и о солдате, отравленном удушливым газом, о черно-коричневых девушках, которым осталось жрать дома дерьмо, и о враге, которого, собственно говоря, нет.
Так славят лжецы и слабоумные день, когда родился Верховный плебей.
И вот, рассуждая так, я вдруг с некоторым удовлетворением констатирую, что и в моем окне вьется флажок.
Вчера вечером сам вывесил.
Кому жить с идиотами и бандитами, тот вынужден поступать по-бандитски и по-идиотски. С волками жить, по-волчьи выть. Не то конец тебе, со всеми потрохами.
Свой дом надо ознаменовать, даже если нет у тебя больше дома.
Когда характер становится не нужен, требуется только послушание, уходит правда, и на ее место приходит ложь.
Ложь, мать всех пороков.
Выше флаг!
Не до жиру, быть бы живу!
Об этом я и думал, пока вдруг до меня не дошло: а что это ты? Позабыл, что тебя уже отстранили от преподавания? Что не стал лжесвидетельствовать и сознался, что взломал шкатулку? Вывешивание флагов, идолопоклонство перед оберплебеем, ползание в пыли и вранье — теперь все это позади. Всё, потерял ты свой кусок хлеба!
Не забывай, ты ведь говорил с более высоким руководителем.
Ты все еще у себя дома, только этажом намного выше.
Ты живешь в другой долине, в иной обители. Смотри, как сжалась комната? И мебель, и шкаф, и зеркало?
Ты по-прежнему можешь посмотреться в зеркало, оно еще достаточно большое — конечно, конечно! Ты же просто человек, который хочет, чтобы у него был хорошо завязан галстук. Но посмотри теперь в окно.
Каким далеким все стало. Какими крошечными стали большие площади, какими бедными — богатые плебеи. Какими смешными.
Как полиняли знамена!
Там еще можно прочесть, о чем кричат транспаранты?
Нет.
Еще пока слышен громкоговоритель?
Еле-еле.
Девочке не нужно так громко плакать, чтобы заглушить его.
А она уже и не плачет.
Только тихонько всхлипывает.
Но ее плач перекрывает все.
Один из пятерых
Я как раз чищу зубы, когда ко мне заглядывает хозяйка.
— Там ученик, хочет с вами поговорить.
— Одну минуточку!
Хозяйка уходит, я натягиваю халат.
Ученик? Сразу вспоминаю о Т.
Халат я получил в подарок от родителей на Рождество. Они все твердили: «Ну как же так, нельзя же жить без халата».
Фиолетовый с зеленым. У моих родителей отсутствует чувство цвета.
Стучат.
Войдите!
Он заходит, кланяется.
Я не сразу узнаю его, а, ну да, конечно — это один из Б.
У меня в классе их пятеро, но этот Б. выделялся меньше всех. И чего ему надо? И как так вышло, что он не марширует со всеми?