— У негров? — И тут я вспоминаю, что меня зовут Негр, и не могу удержаться от смеха.
Он остается серьезным.
— Почему вам это кажется таким смешным? Негры — такие же люди.
Кому вы это рассказываете? — мог бы ответить я, однако вместо этого выслушиваю, что он мне предлагает: я мог бы работать учителем, правда, в миссионерской школе.
— Мне нужно будет вступить в орден?
— Нет, это не обязательно.
Я раздумываю. На сегодняшний день я верю в Бога, но не верю, что белые могут облагодетельствовать негров, ибо предлагают им своего бога в качестве грязной сделки.
Так я ему и говорю.
Он реагирует спокойно.
— Станете ли вы использовать свою миссию для грязных сделок, зависит только от вас.
Не ослышался ли я?
Миссию?
— У каждого человека есть миссия.
Правда!
Мне, например, нужно поймать Рыбу. Это — моя миссия.
И я объясняю священнику, что поеду в Африку, но только после того, как вызволю из тюрьмы девочку.
Он внимательно выслушивает меня.
Потом говорит:
— Если вы так уверены, что знаете, какой незнакомый парень это сделал, нужно сообщить об этом его матери. Мать должна знать все. Ступайте прямо к ней.
Конечная остановка
Я еду к матери Т.
Швейцар в гимназии дал мне адрес. Держался весьма прохладно, ведь заходить в здание мне запрещено.
Да и не пойду я туда, уеду в Африку. Сейчас сижу в трамвае.
Мне до конечной остановки.
Красивые дома понемногу сменяются неказистыми. Проезжаем бедные кварталы и попадаем в район роскошных вилл.
«Конечная! — объявляет водитель. — Всем выйти из вагона!» Я был единственным пассажиром.
Воздух тут заметно чище, чем там, где живу я.
Где здесь номер двадцать три?
Сады ухожены, тут нет садовых гномов, застывших оленей и грибков.
Наконец, нахожу двадцать третий дом.
Высокие ворота, дома за ними не видно — так велик парк.
Звоню и жду.
Появляется привратник, пожилой мужчина. Калитки не открывает.
— …Вы бы хотели?
— Я бы хотел поговорить с фрау Т.
— По какому вопросу?
— Я учитель ее сына.
Он открывает решетчатую калитку.
Мы идем через парк.
За темными елями виднеется дом.
Почти дворец.
Слуга уже ждет нас, и привратник препоручает меня слуге!
— Господин хотел бы говорить с милостивой фрау. Он — учитель молодого господина. — Слуга кланяется.
— Тут могут возникнуть трудности, — говорит он учтиво. — Дело в том, что милостивая фрау сейчас как раз принимает гостей.
— Но мне нужно срочно переговорить с ней по очень важному делу.
— Не могли бы вы записаться на завтра?
— Нет, это касается ее сына.
Он улыбается и делает еле заметный пренебрежительный жест:
— У милостивой фрау часто нет времени и для ее сына. И молодому господину обычно тоже приходится записываться.
— Послушайте, — говорю я, бросая на него сердитый взгляд, — доложите обо мне немедленно или же вы понесете ответственность!
Он ошарашенно смотрит на меня, потом опять кланяется.
— Хорошо, попытаемся. Следуйте за мной.
Мы входим в роскошный холл и поднимаемся по лестнице на второй этаж. По лестнице нам навстречу спускается дама, слуга приветствует ее, она ему улыбается. И мне.
Я ведь ее знаю? Да кто же это?
— Это была киноактриса Икс, — шепчет мне слуга.
Ах, ну да, точно!
На днях я впервые видел ее. Она была фабричной работницей, которая вышла замуж за директора фабрики.
Она — подруга оберплебея.
Вымысел и правда жизни!
— Она художник от бога, — убежденно говорит слуга, и вот мы оказываемся на втором этаже.
Дверь открыта, слышно, как госпожа смеется. Сидят, должно быть, в соседней комнате. Пьют чай.
Слуга заводит меня в маленький салон и просит присесть, он постарается устроить нам встречу при первой возможности.
Прикрывает дверь. Остаюсь один и жду. До вечера еще далеко, но дни стали короче.
На стенах висят старые гравюры. Юпитер и Ио. Амур и Психея. Мария Антуанетта.
Это розовый салон с большим количеством золота.
Сижу на стуле, вижу стулья, стоящие вокруг стола. Сколько ж вам лет? Уже скоро двести…
И кто только не успел на вас посидеть.
Люди. Они говорили: «Мы сегодня идем на чай к Марии Антуанетте».
Люди. Они говорили: «Мы сегодня идем на казнь Марии Антуанетты».
Где сейчас Ева?
Хоть бы она была еще в больнице, там у нее, по крайней мере, есть постель.
Хоть бы она еще поболела.
Я подхожу к окну.
Черные ели стали еще черней — вечереет.