— Чтобы успокоить домашних и принести сюда одну вещь.
— Изволь, — рассеянно кивнул эмир. — А что это за вещь?
— Мой ящик с лекарствами, — спокойно произнес семнадцатилетний Хусейн и, на мгновение опередив нахмурившегося эмира, добавил: — Я понимаю, что приема нет, но на этот раз хотел бы обойти привратника.
Эмир помолчал и скупо усмехнулся.
Во время осмотра на эмира снова накатила черная меланхолия. Он полулежал, откинувшись на пышные, огромные подушки, угрюмо молчал, прикрыв глаза, потом тяжко вздохнул:
— Ну что, нашел что-нибудь?
— Пока нет, государь, — сосредоточенно следя за пульсом, отозвался Хусейн.
Эмир кивнул, не открывая глаз:
— И не найдешь.
— Почему, государь?
— Потому что болезнь не здесь.
— А где же?
— Там, — эмир приподнял усталые веки и ткнул рукой в сторону окна. — Там… Осмотри лучше больного по имени род людской. Осмотри и излечи, если можешь. Выправь горбы уродам, сделай предателей верными, лицемеров — святыми.
Он говорил просто, горько.
Хусейн, осматривавший веки, мочки уха. пальцы эмира, поднял глаза:
— Ваше величество беспокоят государственные дела?
— Нет, — качнул головой эмир. — Почти не беспокоят. Потому что мне иногда кажется, что ими управляю уже пс я, а кто-то совсем другой.
— Кто же?
— Не знаю. Ну например, Махмуд Газневи…
— Я часто слышу это имя. В толпе, на базаре, в мечети. Кто это?
Эмир скривил губы в ненависти и презрении:
— Чернь. Выскочка. Сын раба нашей семьи. Двадцать лет назад он умер бы за честь подать мне стремя, а сейчас судит и решает от имени великого халифа.
— Как это могло случиться?
— Задобрил халифа подарками из своей Газны, влез в доверие, и халиф провозгласил его своей правой рукой, «десницей веры». Вот она теперь и душит страну за страной, эта десница.
Хусейн затревожился всерьез:
— Выходит, Бухара может пасть? Но этого нельзя допустить, государь! Надо спасти ее!
— Как? — устало отозвался эмир. — Духовные отцы почти все на его стороне. Наемное войско совершенно ненадежно. Даже здесь, во дворце, я чувствую предателей.
— Когда-то ваш великий предок Исмаил Самани сумел поднять простой люд: ремесленников, землепашцев, строителей. даже рабов!
— Чернь? Бесполезно. Она не встанет за меня, — качнул головой эмир. — Бродяги пустили слух, что Махмуд простит все недоимки за прошлые годы. Это решающий удар…
— Это наверняка обман!
— Пожалуй. Но ему верят…
Он вдруг поднялся, отстранил Хусейна, зашагал по комнате, без халата, в измятой рубашке, встревоженный, мучающийся сомнениями, очень несчастный человек.
— Подумать только! Почти сто лет мы, Саманиды, правим этой землей! Мы создали новую государственность, объединили народ, утвердили ислам, навели законность и порядок. И вот, когда это великое здание почти закончено, когда на пороге страны уже видится долгое благоденствие, вдруг приближается гибель… Все отворачиваются, все предают нас… Но почему? Почему? Может, мы были слишком мягки, сердечны? Мало казнили, часто миловали… — Он вскинул руки, заметался. — Каких людей вскормил наш двор! Поэты, врачи, музыканты, ученые. Краса земли, гордость людей! Балхи, Рудаки, Кисаи, Али Мухаммад, Марвази, Дакки, Фирдоуси и еще, и еще!
Что-то душило его, мешало говорить.
— Государь! — бросился к нему Хусейн.
— Так где же благодарность судьбы?! — с отчаянием проговорил эмир, хватаясь рукой за горло. — Где она, божья справедливость?! Где?!
Он запнулся, хватая ртом воздух.
Через день, ранним утром, старичок везир с вьющейся бородкой вел по залам и переходам дворца усталого, запыленного Камари. Известный врач был прямо с дороги, но везир твердо вел его под руку, не прерывая своего быстрого, суетливого говорка:
— Заявляю вам совершенно доверительно: он совсем еще мальчишка. И хотя повелитель никого, кроме него, к себе не подпускает, я счел необходимым послать за вами в Балх…
Медленно, беззвучно приотворил везир высокую резную дверь.
Эмир спал. Его бледноватое лицо было спокойно, дыхание ровно, глубоко.
Рядом с кроватью эмира дремал, склочившись над столиком с лекарствами, Хусейн.
— Учитель!
Они обнялись.
— Ну как он? — шепотом спросил Камари.
— Да почти превосходно, — весело прошептал Хусейн. — Никакой меланхолии, помрачения у него и следов нет. Просто разлитие желчи и сердечные судороги.
— Ну, я так и думал. — Камари устало провел рукой по лбу. — А шейх Саид, наверное, поил его водой из источника Зем-Зем и дышал в ноздри, чтобы передать воздух Мекки.