— «Московский вестник». Плёнки в порядке, я всё проверил, — Костя–альбинос поднялся. Настроение его резко улучшилось. — Пойду гляну, чего там. Кажется, пора машину останавливать.
Ах, какой гол! Красавец!
Василий Петрович был доволен — он болел за «Реал». Заверещал звонок входной двери. Кого там несёт в такое время? Петрович встал с продавленного диванчика и, оглядываясь на экран телевизора, пошёл открывать. И чего людям дома не сидится? Сиди, смотри футбол, так нет же — припёрлись.
За стеклянной дверью переминалась тоненькая девчачья фигурка в короткой кожаной курточке и узких джинсиках.
— Давно закрыто, барышня! — проворчал Петрович.
Но девушка не слышала его, она отчаянно жестикулировала и размахивала какими–то бумагами.
— Ну, чего тебе? — Петрович открыл дверь.
— Дяденька, впустите, пожалуйста! — девчонка была совсем молоденькой и какой–то испуганной. Гонится за ней кто, что ли? Во времена настали! Нормальному человеку по улице пройти — и то опасно! Довели Россию…
— Не положено, барышня, — мягко объяснил Петрович, — пропуск ночной есть? Это же типография, а не реанимация, — он закряхтел, довольный собственной шуткой.
— Вот удостоверение редакционное. Дяденька, выручайте, а то с меня главный голову снимет, — она чуть не плакала, подсовывая охраннику синие корочки с надписью «Московский вестник».
— Что за пожар–то? — впуская девушку, спросил Петрович.
— Срочные, в номер, изменения, — объяснила та сквозь слёзы.
Её ореховые глаза жалобно улыбались. Тушь на глазах размазалась, потекла, темной полосочкой перечёркивая щеки девушки. Именно от этой вот размазанной туши её становилось так жалко, что сердце старого вахтёра дрогнуло:
— Ладно, иди, тебе в цех надо, — проворчал он.
— Как пройти? — ожила несчастная.
— Иди на второй этаж, — объяснил Петрович, а там тебе откроют, я сейчас Перепёлкину позвоню. Только непорядок это…
— Спасибо! — девчонка, как стрекоза, скакала через две ступеньки.
Петрович, глянув на экран, стал набирать внутренний номер. На поле игроки «Манчестера» с ленивой грацией перебрасывались мячом. Не иначе, как что–то затевали.
— Из «Вестника? Ладно, открою, — Максим удивлённо пожал плечами. — Чего–то там стряслось, — ответил он на немой вопрос Кости–альбиноса и пошёл отпирать. — Ну, что там ещё? — недовольно спросил он девушку, которая с несчастным видом протягивала ему какие–то бумаги.
— Нужно срочно поменять материал на третьей полосе, — объяснила та жалким тонким голоском.
— Поздно, девушка, — стараясь быть любезным, Перепёлкин отрицательно покачал головой.
— Меня главный редактор кастрирует! — отчаянно выкрикнула девушка и добавила тихо. — Ну, пожалуйста!
— Ха, кастрирует! — развеселился Костя. — Это тебя–то кастрирует?
— Меня, — подтвердила та и, положив свои бумаги на стол, достала из сумки красивую коробку. — Пожалуйста, — повторила она.
— Ни хрена себе заявочки! — Костя–альбинос взял в руки коробку. — «Наполеон», что ли? — удивился он.
Девушка кивнула.
— Прикинь, Макс, сон в руку! — развеселился Костя. — Ну что, поможем даме? Чтоб не кастрировали? — он загоготал.
— Ты что, Кость, обалдел? Компьютерный же закрыт. Кто плёнки выводить будет? — отозвался Максим, с сожалением поглядывая на коньяк.
— А у меня есть плёнка! — девушка осторожно выпростала из свёрнутых бумаг прозрачную типографскую плёнку с отпечатанной вёрсткой. — Вот! Только третью полосу же поменять! А то у меня компьютер козлил и все правки слетели. А там и название, и фактура… — она вновь чуть не плакала.
— Ну, считай, в рубашке родилась, — переглянувшись с Костей–альбиносом, заявил Максим, — еще бы двадцать минут — и кранты. Тираж бы останавливать не стали.
— Кастрировать! — никак не мог успокоиться Костя.
— Спасибо, мальчики! — девушка радостно улыбалась, глаза её, цвета дорогого коньяка, прямо светились.
— На здоровье, — ответил Костя и, прихватив плёнку, направился в цех. Бледно–голубые его глаза в свою очередь тоже сверкали, как бриллианты в чёртову тучу карат. Настроение было прям как на первое мая. Коньячок с футболом, пусть только со второго тайма — что может быть лучше? Если бы ещё и «Манчестер» не подвёл…
— Ну, как? — спросил Нур, едва Нюша плюхнулась рядом, на переднее сидение.