- Газы!
Прибегает поручник Гура вместе с каким-то солдатом, они выносят раненых. Офицер зовет на помощь еще двух солдат. Выводят мою мать и пани Маевскую. У обеих женщин головы в крови. Один из солдат ведет к выходу тяжело раненную старшую дочь Маевских, Ядвигу. Моя мать контужена и кричит страшным голосом:
- Где мои дети?!
У выхода появляется солдат с моей трехлетней сестрой на руках. У нее окровавлены головка и правая кисть руки. Под продолжающийся свист снарядов я начинаю плакать. Солдаты провожают нас к штабу.
Во дворе у Гоклеров лежат раненые, санитары делают им перевязки. Вбегает полицейский Маевский. На нем каска, в руках он держит карабин. Он смотрит на раненых членов своей семьи, и слезы текут по его лицу ручьем. Подходит ко мне, наклоняется и шепчет:
- Твой брат убит. Пока не говори маме - она этого не выдержит. Будь мужчиной...
После перевязки нас направляют в полевой госпиталь, расположившийся в здании городской сберкассы на улице Коперника. Темнеет. Во многих районах города горят здания. Стрельба уже затихла. Из госпиталя нас эвакуируют дальше, в Ковель. Вместе с нами едут еще несколько раненых солдат и один санитар. Утро мы встречаем уже в Ковеле. В госпитале мест нет. Раненые лежат в переполненных коридорах. Поэтому мы получаем буханку черствого хлеба, немного сала, несколько помидоров и... распоряжение покинуть госпиталь. Идем незнакомыми улицами. Иногда кто-нибудь из прохожих оглянется на нас или спросит:
- Что случилось?
Вскоре мать встречает знакомых солдат из взвода связи, в котором еще вчера находился отец. Он поехал куда-то исправлять телефонную линию, и они не знают, когда вернется. Связисты отводят нас к месту своего расположения. Это обширный сарай вблизи ковельской почты. С интересом разглядываю солдатское хозяйство. Около сарая стоит одинокий чистый домик, охраняемый часовым. Как только отступает утренняя прохлада, из домика выходят несколько солдат в странном обмундировании.
- Кто это? - спрашиваю наших знакомых.
- Немцы. Летчики. Они здесь уже третий день. Их самолет сбили над Ковелем,- отвечают связисты.
Со страхом и с любопытством смотрю я на тех, кто причинил нам столько страданий. Немцы загорают под первыми лучами солнца. Мать подзывает меня и запрещает даже смотреть на вражеских солдат.
Связисты решили вернуться домой. Мы выходим из забитого беженцами Ковеля. Дороги запружены людьми и повозками, встречаются и военные обозы. На каждой телеге развевается белый флаг. Слышен гул самолетов, которые неотвратимо выплывают из-за леса, поблескивая в лучах солнца. Мы прячемся на картофельном поле. Я лежу на спине и считаю самолеты. Их тридцать два. Из города доносится заглушаемый гулом самолетов рев сирен, который через минуту смешивается с грохотом разрывающихся бомб...
Мы продолжаем свой путь. В четыре часа дня подходим к Тушиску. Над железнодорожной станцией стоит дым: недавно окончился налет. Мы заходим в ближайший дом и просим пустить нас переночевать. Раненые женщины и дети не могут уже идти. Хозяева угощают нас молоком и деревенским хлебом, спрашивают, откуда мы и что с нами случилось. Глава семьи запрягает лошадей.
- Подвезу вас до Овадно,- предлагает он.
После полуночи мы добираемся до железнодорожной станции в Овадно. В зале ожидания - страшная толчея и духота. Везде, даже на небольшом перроне под открытым небом, спят люди. Будет ли поезд во Влодзимеж, никто не знает. Усталость берет свое, и мы засыпаем. В какой-то момент я просыпаюсь от толчка. К перрону медленно подходит поезд. У дверей зала ожидания моментально начинается страшная давка: каждый стремится быть первым. Наши связисты захватывают места в тамбуре разбитого пульмана. Короткий гудок локомотива - и поезд трогается. Утром, на рассвете, мы добрались до Влодзимежа.
Опять война
Как сильно изменился город менее чем за два дня нашего отсутствия! Около остатков сгоревших домов стоят опаленные деревья. На улицах лежат поваленные телеграфные столбы со скрученными проводами. На тротуарах полно разбитого стекла, различных предметов домашнего обихода. Царит полное безвластие.
Атмосфера неуверенности и общий беспорядок прекращаются только 21 сентября. С рассветом в город въезжают советские танки, а около полудня подразделения кавалерии и пехоты. Я бегу вместе с другими мальчишками посмотреть, что делают и как выглядят русские. Около танков крутится много детей. Некоторые ребята сумели даже забраться на стальные машины. Солдаты с красными звездочками на пилотках радушно улыбаются.
Об отце у нас по-прежнему нет никаких известий. Многие соседи уже вернулись с войны, а отца все еще нет. Мать постепенно поправляется, и к ней возвращается былая уверенность. У младшей сестры раны еще не зажили. В кладовке пусто. К нам заглядывает нужда. К счастью, в огороде растут картофель, огурцы и помидоры. Хозяин дома застеклил окна, поэтому у нас тепло.
Ночью 5 октября нас будит резкий стук в окно. Мать вскакивает.
- Кто там? - спрашивает она неуверенно.
- Это я, открой.
Я узнаю голос отца, бегу к дверям, долго вожусь с замком, наконец открываю. Входит, отец, а за ним двое советских солдат. Прибывшие здороваются со всеми. Отец, узнав о смерти брата и сына, тяжело садится и долго держит в ладонях опущенную голову. Советские солдаты вынимают из вещевых мешков хлеб, сахар и сало, а мать ставит на стол помидоры и огурцы. Уже шумит чайник.
- Через два-три дня пойду на работу, и заживем нормально,- наконец говорит отец.- С солдатами Красной Армии еду от самого Житомира. Завтра они направляются дальше. Ну, мать, вода вскипела, налей чаю.- Он смотрит на солдат: - Жаль, что водки нет, сейчас бы она была очень кстати.
Прислушиваюсь к разговору и стараюсь понять, о чем говорят мои родители с советскими солдатами, но понимаю немного. Во время первой мировой войны отец и мать ходили в русскую школу и неплохо знают русский язык. Сейчас я им очень завидую...
Жизнь возвращается в свою колею. Отец получает работу на почте. Мать и сестра с каждым днем чувствуют себя лучше. Я посещаю теперь русскую школу. Сначала у меня возникают большие затруднения с алфавитом, но я достаточно быстро усваиваю разговорную речь. Через месяц я уже прекрасно справляюсь с лексикой. Хуже обстоит дело с орфографией, но я не унываю. У нас появилось много новых соседей - это семьи советских офицеров. Я крепко подружился с братьями Карповыми - Ленькой и Шуркой. Они охотно помогают мне в изучении русского языка.
Жители города понемногу приспосабливаются к новым условиям. Так проходит первая военная зима.
В новом учебном году в дополнение к программе у нас вводят занятия по оборонной подготовке. После сдачи экзаменов по этому предмету нам вручают значки ГТО и ПВХО.
Наступает весна 1941 года. Люди опять все чаще говорят о войне. К 20 июня я сдаю все экзамены и меня переводят в следующий класс. В понедельник я должен был впервые в моей жизни поехать в пионерский лагерь. Но все мои мечты перечеркнула на рассвете 22 июня война...
Спящий город пробуждается от артиллерийской канонады. В окнах дрожат стекла. Отец встает первым, и я слышу, как он шепчет матери:
- Тише, пусть дети спят, это, вероятно, война!
Я вскакиваю с постели, но от волнения никак не могу одеться: у меня дрожат руки. Взрывы снарядов не прекращаются ни на минуту. Вместе с отцом я выбегаю из квартиры. Наш сосед, майор Лукин, уже во дворе.
Слышен гул самолетов. А затем в небе появляются силуэты знакомых с памятного сентября 1939 года "юнкерсов". Тяжело нагруженные, они летят на восток. Со двора гимназии по ним открывает огонь одинокая зенитка. Немецкая артиллерия продолжает обстреливать город. Мы бежим в укрытие, вырытое еще в 1939 году; оно уже заросло травой и частично осыпалось. Вместе с нами ютятся жены и дети советских офицеров. Район Подзамче пылает. День тянется необычайно долго - так же долго, как позднее тянулись и все фронтовые дни.
На землю опускаются сумерки. Кажется, что окровавленный, пылающий город тяжело дышит, будто живое существо. Мы вылезаем из укрытия. Приходит отец Вовки Шитова и сообщает нам, что немцы форсировали Буг.