Утром Александр приказал седлать коней. Бабка уже сварила лосиный язык и приглашала откушать дичинки. Княжич торопился и хмурился, стараясь не смотреть на Устю.
Они выехали, когда солнце ярко светило и лес звенел от гомона птичьих голосов. Влажным блеском сверкали обрызганные росой зеленые листья. Впереди весело бежал Буян, обнюхивая следы.
Александр, стиснув зубы, перемогая ноющую боль во всем теле, сидел на коне, надвинув соболью шапку до самых бровей. За поскотиной, на песчаном бугре, стояла Устя в длинной белой рубахе с ярко расшитыми красными цветами на широких рукавах. Доехав до поворота, Александр оглянулся. Она махнула ему рукой.
- Прощай, лесовичка! - крикнул княжич.
- Прощай! Приезжай опять! - откликнулась Устя.
К вечеру всадники добрались до озера. Нашли утлый челнок, выдолбленный из цельного ствола. Коней взялся стеречь вместе с Тырей старый рыбак, обещавший также сварить ушицу к возвращению княжича с острова. На расспросы о том, кто живет на островке Затерянном, рыбак объяснил:
- Не про Даниила ли Острословца ты спрашиваешь? Есть у нас такой; то ли мних, то ли калика перехожий, то ли юродивый. Очень скудно живет, бедует, а красно говорит про всякие земли и диковинные народы. Всюду он побывал, все видел. Я его иной раз подкармливаю рыбешкой али сухарями, чтобы не голодал. Там, на острову, в часовенке, ты его и найдешь.
Княжич с Еремой поплыли через озеро на старом, валком челноке. Ерема, сидя на дощечке-распорке, сильно и умело загребал широким веслом то справа, то слева и покрикивал на Буяна, который увязался за ними, и теперь, стоя на высоко выгнутом носу челнока, дрожал мелкой дрожью, видя вблизи стаи диких уток, низко проносившихся над водой.
Вдали какие-то люди на двух больших набойных* лодках вытаскивали из воды длинный бредень, и серебристые рыбки, захваченные сетью, бились и трепетали, ярко поблескивая на солнце.
_______________
* В древние времена лодки (челны, лодейки) выдалбливались из
одного цельного дерева. Были еще лодки <набойные>, у которых на краях
набивались вверх по нескольку рядов доски (<набои>). Такие лодки
могли поднять двадцать - сорок человек. Доски скреплялись деревянными
гвоздями и просмаливались.
- Это чернецы здешние рыбкой промышляют, - пояснил Ерема. - Кажись, и сам старшой с ними.
ДАНИИЛ ОСТРОСЛОВЕЦ
На затерянном среди старого леса уединенном озере поднимался в середине небольшой островок. Обомшелые скалы образовали причудливую груду, похожую на развалины древнего рухнувшего храма. На берегу чернела старая избенка с покосившимся крестом на очелье крыши. Неподалеку паслись несколько белых и одна черная коза.
Высокий, очень тощий человек в старой камилавке и длинном выцветшем подряснике вышел из двери, с торжественным видом неся перед собой пустую деревянную кадку. Он шел медленными шагами, высоко поднимая ноги, точно переступал через порог.
Увидев подходившего Александра, тощий человек остановился, удивленно всматриваясь, затем быстро поставил кадку на землю и, словно переломившись, поклонился в пояс. Потом он стал неподвижно, сложив руки на животе.
Александр направился к избе и, нагнувшись, вошел в нее. Это была молельня. Солнечный луч через раскрытую дверь осветил несколько икон, написанных на покоробившихся досках. Перед ними на трех шнурах висела, коптя, глиняная лампадка с конопляным маслом.
Рядом, на аналое, сбитом из грубо обтесанных жердей, лежала большая развернутая книга с пожелтевшими, на углах замусоленными страницами.
Оглянувшись и видя, что никто не следует за ним, княжич, перемогая боль и сдерживая стоны, опустился на колени перед образом и, широко крестясь, трижды поклонился, коснувшись земляного пола, устланного свежими еловыми ветвями. Шепотом он стал молиться:
- Святая матерь божья! Земно кланяюсь тебе за то, что, осенив покровом своим, ты уберегла меня от гибели под острыми копытами проклятого теляти лосиного! Не оставь меня и дальше милостью своей и защити и от зверя лютого, и от врага неведомого! Обещаю тебе, святая матерь божья, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты...
Александр с трудом встал и, стараясь держаться прямо и гордо, вышел из молельни.
Возле входа Ерема шептался с человеком, несшим кадку. Они замолкли, и неизвестный снова переломился, поклонившись до земли.
- Выслушай меня, княже, мой господине! - жалобным голосом завопил он.
- Кто ты? О чем твоя забота? - Александр засунул руки за ременный пояс и остановился. Он увидел перед собой длинный нос с горбинкой, мохнатые брови, впалые щеки и дрожащие сухие губы.
- Ржа ест железо, а печаль - ум человеку. Печальну человеку засохнут кости. Тем и аз вжадах милосердия твоего...
Александр более внимательно и пытливо взглянул на странного просителя и, стараясь сдержать улыбку, глубже надвинул меховую шапку на правую бровь.
- Помяни мя, в неисправном вретище* лежащего, зимою умирающего и каплями дождевыми, яко стрелами, пронизаема...
_______________
* В р е т и щ е - рубище, убогое платье.
- Говори мне вразумительно! - прервал княжич. - Кто ты? Как твое имя? И о чем ты просишь?
- Не слушай ты его, княже, мой господине! - раздался ржавый, хриплый от злости голос пожилого монаха с седой растрепанной бородой. Он быстро подходил со стороны, придерживая рукой большой крест, висящий на груди. Это суеслов, великий грешник. Всех-то он осуждает! - продолжал монах, задыхаясь от ходьбы. - Он прислан сюда для покаяния и должен в посте и молитвах просить господа об изгнании из него духа гордыни и грешных помыслов... Остерегайся его, княже, мой господине! - Монах, держа в руке медный крест, выдвигал его, ожидая, что Александр приложится. - Отойди отсюда, нечестивец! - махнул он рукой на просившего бедняка.
Александр, стараясь сохранить достоинство, подобающее сыну знатного князя, не торопясь подошел к монаху и, перекрестясь, поцеловал его медный крест. Затем отступил на шаг и сказал громко и резко:
- Повремени, отец! Не с тобой нынче я речь веду. Скажешь, когда твой черед придет... Ты кто? - обратился он снова к просителю. - Чернец или послушник?
- Даниил, холоп, раб холопа, - скорбное имя, мне от юности дарованное. Аз не в Афинех ростох, ни от философ научихся, но бысть падая, аки пчела по различным цветам и оттуда избирая сладость словесную. Како речеши, княже! Мне ли, недостойному, пострижчися в чернцы? Лучше мне тако в скудности скончати живот свой, нежели, восприимше ангельский образ, богу солгати! - И он направил указательный палец на монаха.
Старый монах воскликнул:
- Отврати очи твои от него, княже! Обычаем он зловреден. Да разве святой владыка наш допустит его к приятию сана? Ступай, ступай скорее отсюда, мерзкий человек! - с яростью обратился монах к покорно стоявшему просителю, пытаясь его оттолкнуть.
- Погоди, отец! Не сказал ли я, что не с тобою речь веду?.. Чего бы ты хотел, о чем просишь? - спросил Александр.
- Княже, мой господине! - снова нараспев заговорил странный человек. - Орел-птица - царь над всеми птицами, а осетер - над рыбами, а лев - над зверьми. А твой отец, преславный князь Ярослав Всеволодович, - над русичами. Но златом князь мужей добрых не добудет, а мужми и злато, и серебро, и градов он добудет...
- Постой, велеречивый златоуст! Я обещаю поговорить с батюшкой и просить его призвать тебя к себе.
- Нет, нет, княже, мой господине! Пощади меня! Заклюют меня здесь черные вороны. Лучше бы ми смерть, нежели здесь продолжен живот в нищете. Возьми меня с собою! Молю тебя, сыне великого князя Ярослава!