Молчим.
— Тут нужен пулемет. А он хочет речами пьяных людей остановить… И верно говорят — гнилая интеллигенция… И сколько развелось теперь этой интеллигенции… генералов без армий! Министров без портфелей! Куда их девать? Хлеб сеять скоро будет некому…
Яков слушает его, закрыв глаза.
— И все говорят и все думают — слово всесильно: рече и бысть. Как бы не так. Он говорит, а глядь — сцапал сундук с деньгами… И сколько я слышал хороших слов от плохих людей, тому поверить трудно. Вот и тебе не верю, Яшка, поэтому…
Яков теряет самообладание:
— Кругом враги, кругом саботажники! Привезли мыло в кооперативную лавку — оно уплыло на базар. На базар придешь — торгуют не на площадях открыто, а на постоялых дворах. А кто закупает товары? Для каких целей? Неизвестно. Днем на дорогах пусто. А наступит ночь — одна подвода за другой, обоз за обозом. Чьи? Куда? Откуда? Зачем? Неизвестно. Посмотришь на волость и там подлецы окопались. Лошадей для армии набирают, освобождают лучших за взятки. И все, кого мы арестовывали ночью на дорогах, все решительно имеют на руках форменные документы с печатями высоких советских органов. Справься там, так об этих людях даже не слыхивали. А ты говоришь, наша диктатура жестока! Мягка наша диктатура! Не хватает миллиона пролетарских глаз. Враги, как клопы в щелях. Глядишь, дело мелкое, скажем — мельница наша… Поставить туда некого. Квитанции не раздают, учета нет, плату берут себе, с бабами балуются, пьянствуют… Вчера прогнал засыпку и мельника — застал за самогонным аппаратом. Ты послушай, что делается в сельсовете. Иван Кузьмич помогать инвалидам отказывается; раз приехал с фронта, значит, привез всего. Нашего солдата за вора считают. Рассуждение явно обывательское. А ведь это советский орган на селе… А в лесничествах? Мужики просят лесу и открыто везут взятку. Не подмажешь — не поедешь. А тьмы сколько кругом? Вот Сенька говорит, еще в волости объявился святой источник. Целебным ручейком назвали воду, которая течет от ветеринарной больницы… Стоки нечистот после скотской больницы в целебный курорт превратили…
Это Крупнова только забавляет.
— У меня внучонок сказку читал. Елочке хотелось быть большой. Ей было стыдно, что она маленькая, она считала за счастье быть взрослой. А когда выросла, она увидела, что каждую зиму большие елки подрубаются. И она уже не жила, а только дрожала от страха, что ее вот-вот подрубят… Власти захотели, власть захватили, а когда захватили, то сна лишились…
Яков вскакивает из угла как умалишенный и кричит запальчиво:
— Ты арестован! И до тех пор, пока не принесут контрибуцию за тебя, ты не выйдешь отсюда!..
Он распалился, дошел до точки кипения; теперь его не унять:
— И пришло время буржуазии расплачиваться! И пришло время укреплять нам свою власть… Гады все только критикуют… Гады не только надсмехаются… Гады еще не вывелись… Наоборот, распоясались… Гады еще сопротивляются… Гады еще шипят…
— Забавно и потешно, — говорит Крупнов, — стало быть, и будем так вот вместе день коротать, ночь не спать, ждать у моря погоды… Ваша тактика — брать человека на измор, придя за его добреньким… Узнаю сову по полету… Это — тоже капитализм навыворот. Одного труженика эксплуатируют пять тунеядцев…
— Ферапонт, — приказывает Яков спокойным голосом, — собирай скорее сюда весь наш актив…
Мы ждем около часа, пока канцелярия наполняется нашим активом. Уже Яков и Онисим не ссорятся, они мирно беседуют. Они одногодки, друзья по детству.
— Что с нами будет? — говорит Крупнов сокрушенно.
— А что было с тобой, когда ты не родился?
Крупнов усмехается.
— Все умники стали. Спроста никто не скажет, а все в философию ударяются.
— А ты что, смерти боишься?
— Нет. Страху натерпишься в жизни, смерти не испугаешься. Она, смерть-то, властям страшна. Которые за должности цепятся: кто был ничем, стал всем… Нет, смерти я не боюсь… Только одного хочу — дожить до той поры, когда вся эта карусель в обратную сторону завертится… Сколько бы вы ни заседали, какие бы налоги ни накладывали, не отвлечете внимания людей от приближения вашей катастрофы…
Люди в овчинных полушубках рассаживались по полу, на пороге, где попало. Сизый дым от едучей махорки застилает глаза и щекочет в горле. Запах ржаного хлеба, портянок, дубленой овчины властно гуляет по канцелярии. Здесь собрались все члены комитета бедноты. Онисим не теряется среди них, заговаривает, шутит, тут он находит своих бывших батраков, он заводит с ними хозяйственные разговоры и агитирует против советской власти. Яков объявляет повестку дня: о необходимости проверить платежеспособность обложенных контрибуцией, поскольку они заявляют о себе, как о маломощных хозяевах. Только тут Онисим догадывается, каков ход Якова. Он оставляет свой прежний тон и жалуется на людях: