По краю рощи бежал мальчишка и кричал парням, идущим ему навстречу:
— Скорее, скорее, сарадонские собираются Васю Долгого побить!
Он запыхался от бега настолько, что наконец только и смог, упав животом на траву, манить их рукой. Парни и девушки тотчас же побежали под гору, а я пустился вслед за ними.
Девичья Канава была полнехонька народу. Между стеною соснового бора и узкой грядою мелкого березняка, идущего поодаль от речного берега, по утоптанному лугу, толпами прогуливалась молодежь окрестных деревень. У каждой такой толпы была своя гармонь, свой гармонист и подпевалы. Песни и переливы медных голосов были безостановочны и однотонны, как морской прибой. Удивительное смешение цветов ситца, сатина и мордовского холста царствовало здесь целый день. Под частым березняком в тени сидели лицом к реке те девушки, которые не хотели петь или устали от веселья. Они расположились полукругами, подобрав на колени свои новые сарафаны, чтобы их не вызеленить о траву, и выставив наружу подолы нижних юбок; ноги под ними были вытянуты, как стрелы. Тут же, вперемежку, располагались и парни, одни из них грызли семечки, другие лениво играли в карты, третьи просто лежали у девичьих ног, картинно вытянувшись во весь свой рост и, загородив лица от солнца лакированными козырьками картузов, сладко дремали. Как будто все было в обычном порядке. Но для опытного глаза ясно обозначалась пора предгрозья. Наши парни стояли тесной и тихой толпой на одной стороне сходбища, а сарадонские — на другой. Они зорко следили за движением друг друга. Между ними с двумя девушками спокойно расхаживал Вася Долгий. В руках его был один только тоненький березовый прутик, которым он тихонько помахивал, разговаривая с девушками, и поминутно смеялся. Он не мог не видеть, что сарадонские парни все время перешептывались, что у них в руках были железные трости, но он как бы не замечал ни своих, ни чужих. Это особенно вызывало в нас любопытство. Надо сказать, что мы были страшно возбуждены и недоумевали: одним казалось, что Вася хочет «загладить вину и выкинуть прежнюю штучку», другие сомневались в этом, но всем нам хотелось, чтобы на него напали, а помогать ему никто не собирался. «Пускай Долгого проучат», — был общий голос. Напряжение достигло мучительных размеров. Вдруг он сел между девушками под кустиком, как раз на ровном расстоянии от своих и чужих, и в это время сарадонские парни всей лавиной направились к Васе Долгому. Они шли с видом головорезов, с железными тросточками на плечах, — они шли драться. Гармошки перестали играть, тревожное молчание воцарилось на гулянке, всех захватило это грозное зрелище. У нас сперло дыхание в груди, мы придвинулись ближе. И вот вдруг от толпы сарадонской молодежи оторвались несколько человек и, размахивая на ходу палками, опрометью ринулись на Васю, крича:
— Держи его, ребята… держи!
Они думали, что Вася стронется с места и побежит. Тогда, упиваясь этим позорным зрелищем трусости, можно было бить его в спину. Тут и началось то непонятное в поведении Васи, что разгадать нам довелось только сегодня. Вася даже не поднялся и, как бы не замечая всей суматохи, продолжал разговаривать с девушками. Надо было видеть странную растерянность парней, подбежавших к нему, окруживших его. Они продолжали махать тростями и не знали, что теперь дальше делать. Вася сидел по-прежнему, предоставив себя целиком в их распоряжение. Но никто не решился ударить его первым. Минута была очень напряженная, поучительная. Надо было его бить, но как можно было это делать, когда он даже не закрыл лица да как будто и не заметил противника?
— Ага, попался, Долгий Черт! — сказал один, наконец. — Глину в могилу свели, теперь расплачивайтесь.
— Я Глину не трогал, — ответил Вася, — и расплачиваться, кажись, мне не за что.
— Все равно, все вы одного поля ягоды, и ты такая же тварь.