— Вот что, молодец, — сказала она, блестя лукавыми главами. — Ты отпусти нас, а уж за это мы вас сладко уважим. Грех я на себя приму, и стыд забуду, и девичью честь.
— Мы не берем взяток ни деньгами, ни натурой, — ответил Вася. — Ни стыда вашего нам не надо, ни чести девичьей вашей. Оставайтесь неприкосновенными и шагайте в контору.
В конторе мы распутали их в присутствии всего комбеда, и все дивились этой способности носить на себе столь тяжелую ношу. В кошелях мы нашли у каждой, кроме денег, еще серебряные ложки, и вилки, и ножи. Мы сняли с баб шелковые платья, спрятанные под сарафаном, сорок метров кружева, четыре военные палатки. После этого перед нами оказались две худощавые бабенки, очень развязные и дерзкие на язык. Это были спекулянтки из села Гагина, в котором они жили и сбывали свою продукцию, обменивая ее на крупу, на муку, часть которой они пускали в оборот, а остальную, большую, припрятывали.
ВЕРОЧКА
Если в доме двери низки, то каждый должен непременно наклониться, чтобы не удариться лбом. Если на мосту одно бревно положено выше других, то повозка должна встряхнуться, проезжая через него. Так точно в некоторых делах человеческих.
— Иди, Сенька, к попу Ионе, — сказал мне Яков однажды, — и скажи ему, чтобы он добровольно нам сдал свои санки, которые я недавно у него увидел, проходя мимо раскрытого двора. Новенький кузов и вовсе неезженные полозья. Загляденье. В таких санях мы в волость будем ездить, а попу они не нужны. Лошади у него нет, церковь рядом, а с требой он пешком ходит, как и полагается попу… Иди и скажи: «Сельсовет предлагает вам добровольно сдать нам санки немедленно. Если противиться будете, — все равно отберем да еще оштрафуем». Но ты намекни об этом, а не пугай. Теперь, когда мы стали сельсоветом, — тактика должна быть другая. Руководи, не зарывайся, так, чтоб людей не стращать, а в свою сторону всех гни, — советскую политику в жизнь ввинчивай. Никакой бумажки тебе не надо, он должен верить на слово… Катай-валяй!
Комбеды уже ликвидированы, они выполнили свою роль, сельсоветы обновлены, и они стали крепче. В нашем селе беднота одержала полный верх, и Якова избрали председателем сельсовета. (Я остался по-прежнему секретарем.) Я вижу, как ему нелегко отвыкнуть от комбедовских навыков, и он все охает, все вздыхает: не упустили ли чего-нибудь, будучи в комбеде, не либеральничали ли с нетрудовым элементом, не будут ли теперь они пренебрегать нами. Поэтому и санки не дают ему покою: он опасается, что теперь вздумает кто-нибудь не подчиниться, ему хочется проверить значимость своего авторитета. Вот отчего он торопит к попу, а сам пока держится в стороне — «политично».
Отец Иона переселился к нам недавно, его где-то разыскали наши богомольцы и привели, прогнав прежнего попа, у которого было очень большое семейство. А у отца Ионы как будто семьи вовсе не было. Мужики так и выражались:
— Этот нас не объест, пускай голосит до самой смерти.
Я никогда не встречался с этим попом, зато знал хорошо прежнюю поповскую семью: с ребятишками, которых было больше десятка, я вместе крал огурцы у соседей, вместе ловил раков и был вхож в их дом… Ребята эти тоже, как и мы, ели картошку по утрам, рассевшись вокруг чугуна, ходили оборванные и ничем но отличались от мужичьего племени. Поп — сам пахал, ругался, как заправский мужик, и никогда я от него не слышал разговоров, которые выходили бы за пределы трезвых подсчетов: сколько было собрано медяков на молебне, какова будет Троица в смысле приношений и все ли будут говеть в великий пост. Особенно запомнились жалобы на сельчан, которые все реже и реже заказывали сорокоусты по усопшим. За вычетом некоторых необычных для моего слуха слов, встречающихся в его лексиконе, можно было его вполне принять по речам за кооперативного приказчика. Наш сосед Василий Береза, мужик исключительного благонравия и несокрушимой стойкости в вопросах веры, всегда говорил про него:
— Не очень благочинен, бесчинствует, как мужик, и святое писание не любит.
Ходил с молебнами он пьяненький, переругивался вовремя службы с дьячком, нередко дрался с ним на виду у всех и один раз надел ему на голову корзинку с сырыми яйцами. Тем, которые платили за молебны мало, он и читал молитвы «на скорую руку», комкая слова, пропуская целые фразы и в то же время разговаривая с рядом стоящими. Кроме того, он делал выговоры хозяйке:
— Настолько же и благодати будет тебе, матушка, отпущено.
О всех попах я судил по этому, довольно распространенному типу батюшек захудалых сел и деревень. И когда шел к отцу Ионе, предвидел неприятный разговор, оханье, может быть, крики и ссору. Но тут все обернулось иначе. Когда я вошел в его избу, — это было под вечер, — я увидел попа сидящим за столом подле окна в рясе и читающим книгу при лампадке. Это удивило меня больше всего, потому что за подобным занятием прежнего попа я никогда не видел.