— Сильны новым пролетарским духом? — повторил он конец моей фразы, сказанной полчаса назад. — Так ли это? Не обман ли это, которым вечно тешатся неуравновешенные народы, потерявшие руль и ветрило. Сильны у нас, может быть, только византийское православие да поземельный мир, и то хорошо. Византийские чувства сплотили в одно тело нашу Русь. Читали про монастыри, про князей первых, про попов, которые сами сражались? Помните «смутное время»? Поляки были в Москве, самозванцы объявились один за другим у нас и бесчинствовали. Русские войска разбежались, бояре оказались изменниками. Беда. Но стоило только поляку войти в шапке в церковь, — как поднялся русский народ… «Одно православие объединяло тогда русских», — признался либерал Костомаров. Вот как… А вы говорите: церковь — чепуха.
— Я вовсе этого не говорил… Вообще я ничего не говорил по этому поводу, — отозвался я.
Он вдруг остановился и опять недоуменным взглядом обмерил меня, как впервые попадающийся на глаза предмет.
— Ах, вы все еще тут, — произнес он удивленно.
— Папа, — послышался девичий голос за перегородкой, — ты опять за свое. Тебе же вредно волноваться… иди, отдохни.
— В самом деле, я прилягу, — сказал он, удаляясь, — а ты, Верочка, займи кавалера, — добавил он с оттенком грусти в голосе.
Занавеска раздвинулась, и я увидел девушку лет семнадцати, с белыми волосами, очень стройную, в коричневом платьице, с белым фартучком (школьная форма, догадался я). На лице ее цвела простодушная улыбка, готовая вот-вот перейти в озорную гримасу.
— Здравствуйте, товарищ коммунист. Давайте в «свои козыри» играть, — сказала она весело, и звонкий ее голос дошел до дна моей души.
Она остановилась передо мной в шаловливой позе ученицы и с любопытством разглядывала меня с головы до ног…
— Что же вы стоите, садитесь. Ах да, некуда. Я сейчас…
Она принесла кособокую трехногую табуретку, на которую я не сел, а приладился к ней корпусом так, чтобы она не упала, и держался на ногах в смешной позе. Я был очень смущен и положил на колени штанов-галифе, купленных на толкучке, руку свою, чтобы прикрыть огромную холщовую заплату. Она разложила передо мною старые альбомы с портретами подруг в школьных формочках и со смешными косичками. Все они мне показались на одно лицо и скоро прискучили. А она все объясняла, в какой дружбе состояла с каждой из них и где встречалась, но сами слова «пансион», «надзирательница», «дортуары» звучали для меня странно и только приятен был ее музыкальный голос — очень свежий, очень сочный, очень чистый.
— Все они разлетелись с революцией кто куда. Многие убежали за границу. Папу епископ Евлогий тоже приглашал… «Пастырь не бежит от стада», — сказал папа… А тот обозвал его дураком, — говорила она с показной грустью, которая так противоречила ее здоровому задору. — И даже не переписываюсь теперь ни с кем, и денег не стало на марки. Я у тети жила до нынешней зимы, а тете самой жить нечем, вот я и приехала к отцу. Мы жили в Москве, мой отец — ученый. Он — академик. Он читал догматическое богословие в Духовной академии. Но ему знаете, кто навредил? Тихон.
— Я не знаю Тихона, — сказал я.
— Так это же патриарх… очень сердитый, хуже Никона. Тихон велел везде по церквам читать анафему вам — Советам, а папа выступил против… Тихон его и выжил из Москвы в губернию… А оттуда — сюда. И ведь нарочно подобрали ему самое глухое место. Он, говорят, жаждал подвига, вот ему простор для подвига…
Она принесла стопку книг, серых, пыльных. Я прочитал на одной: «Предание об Изанаги, Изанами и Укемотши». Ничего не понял.
— Это диссертация папы о японских богах. Это лучший труд по данному вопросу. Это очень, очень ученый труд… И все-таки папу сняли с кафедры. Интрига. Они завидовали ему… Он такой ученый, знает японский язык. Когда он был в Японии миссионером, микадо дал ему орден. А здесь папу ну прямо затерли! Это ужасная среда — ученых попов, один интриганы…
— А я думал, они только и занимаются одним вопросом, как туманить наши мозги… Вы согласны, что религия — дурман?
— Говорят, не дурман, а опиум, — поправила она, — немножечко согласна… Они ужасно грызутся между собой… Я сейчас покажу, какую папе велели читать проповедь…
Она принесла печатный текст проповеди:
«Гидра большевизма стоит еще с поднятой головой, наполняя ужасом русскую землю. Не опасаясь впасть в политику, уклониться от задачи вести чад своих к вечной жизни, вы должны поднять крест и палицу свою против этой гидры…»