Лавка наша тоже служила пристанищем спекуляции. Мы нашли в ней жулика под стать волостным кооператорам и присоединили его к ним…
Тревога и слухи в деревне плодились с ужасающей силой и быстротой. Газеты были полны призывов вооружаться против надвигающегося Колчака, который подходил к Казани. Призывы раздавались от ячеек, от профсоюзов, от советских организаций. Говорили все о дисциплине, о бдительности, о «напряжении всех сил». Прифронтовая полоса тогда, как известно, мобилизовала всех коммунистов. Пятая часть коммунистов из нашей волости пошла на фронт вместе с добровольцами из трудящегося крестьянства. Все, кому дорого было дело, принялись помогать нам. Собиралось белье для добровольцев, теплые фуфайки, кроилась обувь самородными сапожниками нашей волости и шились холщовые рубахи, ибо ситцу не было. Бабы вынимали из сундуков залежалый холст, резали его на части.
Коммунистов и добровольцев мы провожали в самое, «светлое воскресенье». Помню, стоял звон по всей волости, светило яркое солнце, по улицам сел и деревень ходили попы и пели «Христос воскресе из мертвых…» Жидкая толпа из старых людей и женщин сопутствовала им. Девки на околицах катали яйца. А мы с красным флагом шли по волостному селу и пели: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…»
На пожарном сарае, на церковной ограде, на стенах сельсовета мы расклеили письмо губкома ко всем уездным исполкомам о бережном отношении к середняку, предостережение против насильственного введения общественной запашки или организации коммун, которые насаждались тогда ретивыми администраторами. ЦИК издал декрет об амнистии всем крестьянам, участвовавшим по несознательности в кулацких мятежах. В это же время был ослаблен чрезвычайный налог на середнячество. Кулаки, пытаясь из этой ситуации извлечь для себя выгоду и разыгрывая «обиженных местными властями крестьян», писали бесконечные жалобы в Совет Народных Комиссаров, а то и Ленину. Жалобы препровождались в губисполком. Кулаки загромождали аппарат кляузами, плодили волокиту и клеветали на местные власти. Слухи разрастались, беспокойство охватывало всех, даже детей. Мужики ездили на базар единственно для того, чтобы узнать очередную новость. С одного базара привезут слух, что «в чужих странах большевиков переводят», и расскажут нечто фантастическое о Карле и Розе, с другого базара везут историю, что «в чужих странах — везде коммунизм».
Во время мобилизации коммунистов некоторые из них вдруг оставили партию. Пагубнее этого явления в смысле влияния на умы деревенские я ничего не знал. «Вот они, шкурники, — замечали при этом мужики, — засели у государственного пирога в волости, им горя мало. Паек получать, так они первые, а на фронт идти — за бабий сарафан прячутся. Опять же наши сыновья лезут на генерала грудью».
Помню, в ту пору бабы много молились одной и той же богородице: бедные умоляли ее защитить советскую власть, а богатые — даровать победу адмиралу. Гадалки предсказывали на картах судьбу Советской России и хорошо тогда зарабатывали. Ребятишки употребляли имя адмирала, как бранное слово, и одного строптивого товарища так и прозвали у нас «Колчаком». Девушки складывали песни про гибель милого в стане белых. Бабы, собираясь у колодцев, беспрестанно судачили о том, чьи же теперь мужья на очереди по мобилизации. Мужики при лампадках ежедневно до полуночи спорили и вдавались в догадки об источниках адмиральской мощи. И почти все сходились на том, что «не иначе, как чужеземные правители за него заступились, иначе кто бы ему дал хлеб, золото и солдат». В газетах прочитывались все малейшие заметки о продвижении адмирала и каждый раз производились вычисления, насколько он далек от наших мест. Но так как названия городов прифронтовой полосы никому дотоле не были известны, — ответы получались самые противоречивые. Одни говорили, что Колчак за пятьдесят верст от нас, другие настаивали на пятистах, а третьи доезжали до пяти тысяч. Доподлинно известно было только одно, что Колчак все наступал и наступал…
Наша агитбригада читала по девичьим артелям Демьяна Бедного:
Однажды — это было майским днем — я получил газеты из волости и, пробежав глазами по заголовкам, был сразу ошеломлен. От волнующей радости спирало в груди. Я побежал искать Якова. Он на крылечке чинил смазные сапоги своему сыну. Я вбежал на крыльцо и, оттого что задохнулся от бега, произнести сразу ничего не мог, стоял с газетой в руке и только потом вымолвил: