— Скажите-ка на милость, — сказал я, — где мне найти уполномоченного по сбору овчин?
— Васюхину?
— Васюхину.
— Васюхина — это я.
Я невольно был обрадован и изумлен — столь молодая, и уже доверяют принимать овчины для фронта.
— Ты учишься? — спросил я.
— Да, кончаю вот школу. Только заниматься-то некогда, все больше работаю по комсомолу. Людей не хватает сейчас.
Я покосился на сидящих поодаль от нас и сказал:
— Одним учиться некогда, а другие платочки кидают. Не дело это.
— Такой уж народ. Вот видишь, они скоро перейдут к фантам, потому что свежая струя не коснулась еще их.
И верно, одна из девушек вскочила и захлопала в ладоши: «фанты, фанты!» Тут же завязали другой глаза и стали собирать в фуражку вещицы, и каждый клал, что мог: ножик, гребенку, платок.
— Этому фанту что делать? — говорил ученик, вынимая платок из фуражки и держа его за спиною отгадчика, сидевшего с завязанными глазами.
— Этому фанту… поцеловать того, кто ему нравится.
— А этому фанту?
— Пропеть петухом.
— А этому?
— Достать зубами потолок.
— Тьфу, — сказал я громко и сплюнул, — какая ерунда! Занимались бы общественным делом, собирали бы, например, овчину.
Ученики сразу притихли, насторожились и оставили игру. Серафима сурово на меня поглядела.
— Погоди-ка, ведь это я тебя тогда встретила в поле?
Она вынула блокнот и принялась его листать.
— Так оно и есть — тебя. Вот помечено мною: «Тихие Овраги». Очередной мой выезд предстоит туда. Так вот — я буду у вас накануне «Дня красной молодежи». Как раз и станем агитировать за вступление в комсомол. Соберешь ребят, растолкуешь им, зачем это сделано, а уж я приду.
Я сдал ей овчины и отбыл восвояси, как говорится, на крыльях мечты. И был я прав. Есть ли в жизни такое, что сперва не было бы мечтой?
Собрание беспартийной молодежи — первое в истории села, казалось всем большой диковиной. Родительницы говорили детям: «Не ходите на сборища сатанинские, знайте, что заберут вас на войну, оплетут хитрыми речами, как есть оплетут». Но молодым страсть хотелось послушать «девку-большевичку». На посиденках о ней да о предстоящем собрании велась уйма разговоров. Всякие союзы, объединения и общества назывались тогда «гарнизациями», и девушки говорили нам: «Наверное, вас всех гарнизуют». А мамаши путали это с «гарнизоном» и подхватывали: «Наденут на них, простаков, кожаные пиджаки и пошлют в окопы».
Всех решительнее настроились против нас богомольные бабы. Они заблаговременно утверждали, что собираются парни бога поносить и людей «отбивать от церкви».
— Ты не лезь там наперед, — говорила мне мать, возвращаясь с улицы. — Пускай за тебя Вася говорит. Он — вон какой облом, ежели бабы побьют, то ему небольшой будет убыток.
Такие слова меня только забавляли, — кто же будет бояться баб, это курам на смех.
Мы собрались в школе темным осенним вечером и ждали «комсомолку из волости». В окна поглядывали девушки, перешептывались и перемывали нам кости. Нас было не больше полутора десятков, и сидели мы на партах в полутьме, потому что помещение освещалось церковной лампадкой. Вдруг за окнами пуще зашумели, и лица баб снаружи прислонились к стеклам. В коридоре раздались смелые шаги, и к нам вошла Серафима. В кожаной куртке, доходившей до колен, в кепке, заслонявшей глаза, она являла собой забавную фигуру, так что некоторые из нас не вытерпели и фыркнули.
— Батюшки, в мужской одежине да стриженая, ровно парень, — ахнули за окнами. — Господь, покарай ее на этом месте.
Нисколько не смущаясь, она у стола сняла кепку и пиджак. Тогда все увидели хрупкую девушку с тонкой шеей, задорным милым лицом и кудрявыми пепельными волосами, которые стояли у нее копной.
— Вот, ребята, только еще намечаются пути вовлечения крестьянских масс в коммунистический союз молодежи, — произнесла она и встала подле лампадки.
Нас сразу приковал ее дружелюбный и несколько смущенный взгляд. Лица ребят приняли выражение вопросительное, сильно любопытствующее.
— Вот те крест, что это сапожника Васюхина дочка! — вскрикнула баба за окном. — Отец был басурман, дядя был мошенник, и дочка не из роду, а в род.