Мы кинулись к выходу, и верно, с улицы дверь школы была подперта колом. Вася взбешенным вошел в класс и стал надевать пиджак.
— Выставлю раму, вылезу, всех старух переловлю и запрячу в одно место, — сказал он.
— Стоит ли? — ответила Серафима. — Давайте продолжать беседу. Итак, где же мы остановились?
Огромный камень, пробив стекла двойных рам, грохнулся на стол подле нее и потушил нашу лампадку. Мы сразу все притихли, а вслед за нами стихли и за стеной. Зато поднялся потом ужаснейший вой, улюлюканье и хохот.
— Впотьмах будет с девкой ладное, — раздавались крики.
— Ей не стать-привыкать.
— Бейте, бабоньки, после такого раза она и дорогу к нам забудет.
Со всех сторон раздавались удары в окна, стекла падали на пол, звеня. Гвалт усилился. Палки, камни то и дело падали на парты. Парни — одни сгрудились у двери, другие бросились к выходу. Но открыть дверь не было никакой возможности. Крепок был кол, крепки были двери.
Из своей квартиры прибежала к нам, дрожа и плача, старенькая учительница, Прасковья Михайловна.
— Они сожгут нас, сожгут, — говорила она. — И как я буду заниматься с ребятишками?.. Ведь в кооперации нет стекол.
Между тем, опомнившись, что ли, бабы сразу отхлынули от школы. Нам видно было, хотя и очень смутно, как по сельской площади к церкви шла густая толпа, темная, волнующаяся, голосистая.
Я вылез в окошко и отнял от двери кол. Потом мы вновь зажгли лампадку, но продолжать беседу уже не могли. Только и успела Серафима записать нас с Васей в комсомол. Остальные мялись, но дали слово нас поддерживать и разделять нашу работу: политическую, антирелигиозную, культурно-просветительную. У Васюхиной было много намечено путей, по которым надо было направлять силу молодежи.
Около полуночи мы разошлись. Было далеко до волостного села, мы тревожились, как бы Серафиму не «подстерегли».
— Пусть попробуют, — говорила она, но заметно волновалась.
Мы проводили ее до реки. Дорога была безлюдна, деревни спали, поля спали, деревья спали, точно в самом деле удивительный мир царил на земле.
— Чтобы плыть против этого течения, нужна, ребята, комсомольская хватка, — говорила девушка нам на прощанье. — А по течению плывет любая сонная рыба.
Удивительно умела она бередить нас силой слов.
Мы стояли на мосту, прислушиваясь к шуму мельничного колеса, к тихому шепоту осенней ночи. С реки волнами поднималась сырость и окутывала нас. Тучи заполонили небо, было глухо там, непроницаемо мрачно, но расцветала у нас сила доверия и дружбы. Силуэт Серафимы давно стушевался в темноте ночи, а мы все глядели в ту сторону, точно расстались с человеком навечно. Изумленное молчание царило между нами, воображение наше было растрогано, сердце кипело.
Самый прекрасный подарок, сделанный людям после мудрости, — это дружба.
«ВЛАСТЬ ТЬМЫ»
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй.
Смирный и работящий Морковкин вдруг взял да и убил свою мать-старуху, которую он любил. Он не попал на войну по хромоте и женился на красавице девке — Симке. Симка была сирота, ни кола ни двора, нищенка. А Морковкины жили в достатке. Свекровь загрызла сноху: «Кто ты была? Да кем ты стала? Ты век нас должна благодарить, что мы тебя осчастливили». Все казалось старухе, что сноха мало ей уважения оказывает. Только и разговору у старухи было, что Симка в девках с сумой по миру ходила, в лаптях да в зипуне, а сейчас барыней выглядит, «сахарный кусок ест». Закорила молодуху этим куском каждый день, так что сноха впала в тоску, стала отвечать невпопад, заговариваться. «Съела меня свекровь, поедом съела, — говорила она, — жизни мне нету… В гроб она меня вгонит». Зная об этом разговоре, свекровь еще больше ее возненавидела. Иначе и не называла, как «гордячка наша, побирушка паршивая». И вот стала сноха кликушей. В деревне это позор неслыханный.
Однажды на паперти она упала, забилась и стала кричать, что она испорчена. Добрые люди посоветовали мужу ее полечить. Порченых у нас лечили так. Ей на шею надел муж хомут, сам взял вожжи в руки и кнут и голую в полночь прогнал вокруг села. Советчицы-знахарки утверждали, что после этого нечистая сила через этот круг к молодухе не перескочит. Но это помогло ненадолго. Вскоре опять тоска принялась ее грызть, потому что свекровь еще ожесточеннее на нее нападала. «Ты бесноватая, ты с лукавым спишь, ты опозорила наш род честной… Негодница и паршивка».
Она стала гнать ее из дому.