В один из вечеров и мы — культпросвет деревни — провожали нашего Васю. Сидя на партах, мы пили морковный чай и ели ячменные лепешки, выпеченные учительницей из муки, принесенной нами «в складчину». Мы говорили о том, что не возродятся наши спектакли и наши чтения, которые подогревались жаром неутомимого Васи. Тут первый раз пропел Вася свою любимую песню, прикрыв глаза рукой:
Он уже знал все те места, где развертывалась война, и рассказывал мне, чем была Сибирь для народа до революции, и я впервые здесь услышал о декабристах. Я знал речение «это Сибирью пахнет» в применении к проступку. «Раскрепощать Сибирь от Колчака» — это выражение приобретало теперь смысл неотложной практической помощи угнетенным. Вася просил меня прийти на следующий день. Я не замедлил это сделать и застал его в горнице, в которой он обычно по летам жил, читал книги, столярничал, делая рамки для ульев.
Тогда он сортировал книги на полу и, когда я вошел, сказал мне:
— Антанта заняла Украину и хочет ее отторгнуть. Петлюра — ее ставленник. Читал ли?
— Не читал, но слышал. Якову в волости говорили.
— На севере — англичане и Юденич, — продолжал он тихо, — в Сибири Колчак забрал власть в свои руки и даже арестовал эсеров. Он хочет быть диктатором. Думать надо, как порют мужиков за их смелые захваты кулацких земель. Со всех сторон мы окружены врагами: Юденич движется на Петроград, с запада лезет Польша, и везде враги жмут: с севера, с юга, с запада, с востока. Весь мир на нас.
Вася складывал некоторые книги в корзинку, именно те, с которыми никак не мог расстаться, а остальные отдавал мне. Он ползал на коленях по полу, любовно поглаживал каждый переплет, произнося название книги, припоминая при этом, у кого и как она была куплена. Я стоял на корточках с растопыренным подолом рубахи, которым ловил бросаемые Васей книги. Ноги мои онемели, но я не менял положения, боясь выронить добычу.
— А если что с л у ч и т с я — все твое, — сказал он.
Я ощутил дыхание непреодолимой катастрофы, и книги мои запрыгали, повалились обратно на пол. Вася стал поднимать их и старательно укладывать заново.
— Если я не вернусь, — тогда забирай все, — повторил он еще спокойнее. — Интересные есть вещи и про Сибирь… Впрочем, я сейчас их тебе отдам. Это я на базаре у городской женщины за три фунта хлеба выменял, — сказал он и взвалил мне на руки двадцать томиков Сергея Максимова. Подол моей рубахи расползся, и я вместе с ношей осел на пол. — Бери, — это про старую Россию, которая не возродится. Не захотят мужики теперь ига и скорее сами умрут, чем хомут наденут на шею. Теперь все пошли на борьбу с Колчаком, — такой лозунг дня, данный товарищем Лениным.
Он поднялся и расправил могучие плечи под самым потолком. Он был удивительно красив в это время, и когда я вспоминаю Васю, я люблю именно этот час нашего расставания. Движения его были уравновешены и спокойны, но спокойствие это носило на себе особый отпечаток, который заметен в человеке в дни испытаний. Выражение несокрушимой серьезности лежало на лице. Он не мог принудить к молчанию синие свои глаза, они излучали исключительную и страстную напряженность чувств, которая всегда бывает возгласом героизма. Воображение мое было растрогано, я не мог побороть свое восхищение другом и сказал:
— Вася, умоляю тебя, напиши мне хоть одно письмецо из Сибири, когда подерешься с Колчаком. Какой он, этот генерал?
— Я тебе буду писать каждую свободную минуту, — ответил Вася. — Это станет дополнением к тому, что ты прочитаешь в газетах. А ты, в свою очередь, описывай мне деревенские дела. Не забывай просветительный кружок, втягивай молодежь в читальню, крепи комсомол… Коммунисты пока нужны на фронте. Но время настанет, — все будут на местах. Деревня тогда зацветет. Заря, Сеня, действительно засияла для народа. И девушки будут все грамотные, и разговаривать с ними можно будет о чем угодно: о планетах, о китайском народе, о жизни пчел.