Надо сказать, что наше село всего меньше страдало от этих разбойников. Во-первых, они боялись наших коммунистов, у которых было оружие, во-вторых, никто не решился бы из наших сельчан дать бандиту убежище. Но слухи ходили, что Якова давно собирались «проучить» за его решимость очистить волость от шаек, главным же образом, угрожали ему те, которые с грабителями снюхивались и от них наживались.
По приезде в Хмельную Яков и словом не обмолвился, что имеет задание распутывать историю с Петей Снегиным. Он занялся сперва тем, что стал взыскивать с кулаков хлебную недоимку. Уполномоченный сельсовета разместил красноармейцев по одиночке в «надежных», как он выражался, теплых избах, а Якову отвел жилье у вдовы на самом краю села. Отряд оказался разбросанным по всей деревне, и каждый раз, когда надо было собираться, терялось много времени. Обычно осторожный, Яков на этот раз упустил такую мелочь из виду, а когда понял ошибку, то уже было поздно. Может быть, эта ошибка и привела его к гибели.
Однажды, поднявшись рано поутру, он обошел всю деревню кругом. Чуть брезжил рассвет. Яков знал, что в эту пору возвращаются с базаров спекулянты, и не ошибся. За околицей он остановил воз с рожью. Мужик, убедившись, что покупка его реквизируется, произнес в сердцах:
— Кто честно живет, не грабит, не ворует, с бандитами не общается, а за добро денежки платит, тот и пропадает. На глазах твоих мошенничества совершаются — того не видишь.
— Не вижу, — сказал Яков. — Все сразу не разглядишь. И ежели честный ты человек — помоги.
— За подмогу платят.
— Вези свой хлеб домой, так и быть. Раскрой только свои намеки.
Мужик вздохнул, долго думал, потом потрогал тугие мешки с рожью, и корысть его пересилила:
— Ты у вдовы Соломониды остановился?
— Так точно…
— У ней и Петька Снегин останавливался.
— Что ты врешь? — вскричал Яков, как ужаленный. — Кто же его к ней поставил?
— Никто. Она приветливая баба, изба у нее чистая, ребятишек нет, приезжие всегда у нее останавливаются. — Он усмехнулся недобрым смехом. — А председатель знает, да не перечит. Тоже, грешный человек, боится.
— Вот что! — произнес пораженный Яков. — Теперь ты от меня не уйдешь, покуда все не расскажешь. Ты, как видно, много знаешь.
— Нет, батюшка, не больше того, что знают все. Вечером, как ложились старые да малые спать, а молодежь еще гуляла, прошли четверо молодцов на масляной неделе ко вдове Соломониде, у которой квартировал Снегин. Пришли, вскричали «руки вверх!», забрали у него казну, а самого увели за околицу. Кое-кто из мужиков видел это, да разве признаются, притворились, будто ни глаз, ни ушей на этот раз у них не было. Потом языки чуть-чуть развязались, да и то говорят про это оглядываючись.
— Так, значит, всех больше причастна Соломонида к этому делу? — спросил Яков.
— Причастна ли, не могу сказать. Кому и знать об этом, как не ей. Когда брали Снегина, она, надо думать, присутствовала тут.
Открытия Якова были столь неожиданными, что, отпустив мужика, он долго бродил вдоль гумен и все обдумывал, как повести дело, а ко вдове пришел только с рассветом, когда та топила печку и пекла для него блины.
— Не чистое ваше селение, Соломонида, — сказал он, садясь за стол и пододвигая кринку с молоком. — Притонов много, есть где лютому врагу укрыться и схоронить концы в воду.
— Есть, батюшка, есть, — ответила она спокойно и вздохнула. — Лютого народу, что травы при дороге.
— Вот и рассказала бы, куда чаще всего молодцы похаживают? К кому добро награбленное сбывают? У кого находят привет да ласку?
— Эх, батюшка, разве расскажут об этом, лучше споткнуться ногами, нежели словом, — ответила она. — Советская власть за это стрижет, боятся…
— А ты возьми да скажи, тебе бояться некого.
— Нет, батюшка, бога гневить не стану. Нигде не бываю, никого не вижу, а ежели что услышу, так тут же стараюсь забыть.
— Слух есть, что на вашем конце деревни молодцов привечают, — продолжал Яков, но баба уже не отвечала и усиленно раздувала угольки под сковородою. — Даже и то болтают, — не унимался квартирант, — будто Петра Снегина бандиты увели ночью чуть ли не от твоих соседей.
Баба уронила сковороду и стала отчаянно тереть ее фартуком, а потом поливать постным маслом. Масло шипело, густой пар взвивался над головой у бабы. Дядя Яков заметил ее, вдруг ставшее озабоченным, лицо и переменил разговор. Соломонида сделалась молчалива, неестественно угодлива и очень осторожна в словах. На всякий вопрос один ответ: «Всяко болтают, я, батюшка, до сплетен не охотница». Это была высокая, лет под сорок кулугурка, правильные и строгие черты лица еще сохранили следы несомненной красоты, двигалась она важно и торжественно, вела себя сдержанно, по-монастырски, говорила мало, но слушала усердно. Яков знал этот староверский нрав, эти смиренные повадки, под которыми скрывались лисья хитрость и упорство необоримое. В избе у нее было чисто, чинно, прибрано, выскоблено. Целый иконостас старинных икон с дегтярными ликами угодников находился в углу, и неугасимая перед ними теплилась лампада. В кути торчали пучки сухой травы, а под ними стоял огромный сундук, окованный в железо. В нем хранилось добро, на нем она спала, а днем он заменял лавку.