Позавтракав, Яков поблагодарил хозяйку, которая при этом на него пронзительно глянула, и сел писать донесение в волость. Он испрашивал позволения на немедленный арест этой вдовицы. Но потом, не найдя подходящих слов, решил посоветоваться с красноармейцами и взять Соломониду вечером без всякого донесения в волость. От него не укрылось, что баба следила за каждым его движением, ловила теперь каждый его взгляд и намек, даже чутко прислушивалась к интонациям его голоса. Так, когда он уходил, то она спросила:
— Когда обедать явишься, батюшка?
— Пожалуй, там и пообедаю. Сегодня много дел, — ответил он. — Всякому дню подобает забота своя.
— И, полно, голубь голубой. Родиться при деле, жить с делом, умирать за делом, — а глядишь, и могила.
— Душа меру знает.
— А ночевать-то сюда придешь, что ли?
Якову странным и подозрительным показался этот вопрос, он ответил:
— А то куда же?
Весь день Яков с красноармейцами занимались продовольственными делами, а вечером они решили вместе, что он пока уйдет ко вдове и станет там ждать своих приятелей, которые захватят с собой уполномоченного, понятых и, как только деревня заснет (керосин тогда даром не жгли), явятся к Соломониде и ее на месте арестуют.
Когда Яков вернулся на квартиру, то долго стучал в двери сенцев и с большим трудом достучался. Соломонида объявила сердитым голосом, что добрые люди в эту пору уже спят, не вздула огня и не предложила ужина. Яков самовольно зажег лампу и стал ждать ребят. Хозяйка улеглась на печи, повернувшись лицом к стене. Стенные ходики уже показывали далеко просроченное для отрядников время. Яков снял пальто и прилег на сундук. Утомленный событиями дня, он быстро задремал. Когда проснулся, то в избе было уже темно. Он снова зажег лампу и сразу увидел, что хозяйки в избе не было. Он бросился к пальто и в кармане револьвера своего не обнаружил. Сени были заперты извне, и ни на улицу, ни во двор никак нельзя было выйти. Деревня спала глубоким сном. Не видно было ни одного огонька. Только белое поле под луною отливало матовым светом. Чуть-чуть падал легкий снежок. Скоро должна была наступить полуночь. Можно предполагать, как томительны были ожидания и велика тревога запертого Якова. В самую полуночь на дворе послышался шорох, затем топот ног на лестнице, и в избу вошли четыре незнакомых молодца да еще один хорошо знакомый.
— Как приятно бывает встретиться со старым другом, — сказал этот знакомый, подходя к Якову. — Если память не изменяет, у вас на руке имеется моя метка.
— Имеется метка, — ответил Яков, узнавая в этом небритом и лохматом человеке, одетом в крестьянский полушубок, прапорщика Хренова, — жалко, что ты избежал тогда нашего суда.
— Божья воля, — ответил прапорщик. — Ребята, берите его и отведите туда же, к своим. А я отдохну малость. Соломонида! — крикнул он. — Куда ты запропастилась? Устилай мне постель.
Вдова вошла в избу из сеней, укутанная пуховой шалью, и, не глядя в сторону Якова, стала снимать матрац с полатей.
Якова повели куда-то двое незнакомцев, от которых пахло самогоном. Его остановили у сарая, стоящего у самой дороги недалеко от рощи, и втолкнули в дверь. Сарай этот принадлежал уполномоченному деревни. Яков нашел там своих — весь отряд. И сразу выяснилось все. За красноармейцами давно следил сам уполномоченный, верный помощник Хренова. Он намеренно рассовал красноармейцев поодиночке и далеко друг от друга, с тем расчетом, чтобы домохозяева передавали грабителям каждое слово отрядника и сообщали о каждом его движении. Таким образом, поселившись в деревне в тот же день, как приехал красный отряд, бандиты были свидетелями любого его шага. Подозрения Якова, переданные Соломонидой, разбудили их решимость, и они в тот же вечер схватили каждого красноармейца в отдельности.