— Мне самому влетело здорово, — добавил слепец. — Тогда вот и глаз лишился. Как плеткой хлестнут до глазам, с той лоры света божьего не вижу. И по миру хожу, около монастырей, церквей харчусь. Благодарю создателя, еще не все от веры православной отступились…
— Видите, куда он гнет! — воскликнул Митя и затанцевал на деревяшке. — Душу мне на части рвет старорежимными речами… Ты иди, старик, отсюда подобру-поздорову и монархическую заразу не разноси… А то я дам тебе в загривок, и костей не соберешь… Программа твоя явно царская и давно устаревшая. И сам ты человек темный и вредный. И только по убогости твоей мы тебя не прибьем. Уходи скорее, дурья голова.
Старик встал, поправил котомку и вскоре скрылся в проулке. Он направился к барской усадьбе. После выяснилось — это был корниловский офицер, загримированный под нищего, из усадьбы графа.
В ту пору разошлись мужики за полночь.
На другой день наш пастух Ерема, никем к тому не подстрекаемый, загнал крестьянское стадо на барские луга и потравил их. Управляющий приказал работникам, военнопленным австрийцам, окружить Ерему и вырезать ему икры. Австрийцы, их было человек пятьдесят, составляли тогда и охрану усадьбы. Толпа мужиков, принесшая Ерему на носилках, напала на охрану и одного австрийца забрала в плен. Народ собрался опять у хаты пастуха.
Дважды плененный австрияк в разодранной серой шинели и национальной кургузой шапочке сидел среди мужиков, и все наперерыв требовали от него рассказать, как и чем вооружена усадьба. Он ничего не понимал в этом гвалте и беспрерывно дрожал.
— Ты скажи, — говорил ему каждый, — оружие у барина где спрятано? Ну, левольверы, пушки, пулеметы. Сознавайся, тебе легче будет, мы тебя не убьем…
Он только повторял непрестанно в ответ:
— Я — фоеннопленный зольдат. Я — исполняйт сакон. Я — нишево не знайт…
Подошла с гармошкой группа ребят, и песня, полная звона и отчаянной удали, пронеслась над толпой:
Парни подняли австрийца на кулаках и бросили на землю. Топтать его мужики не дали.
— Оторвать ему башку — и в овраг, холуй, — сказал Вася Долгий и потряс над ним гармошкой. — За помещичий карман, сука, держишься? Тебе Вильгельм с Миколашкой дороже брата?!
Австриец на земле корчился и стонал, ожидая жестокой расправы.
— Скоро все наше будет, земля и воля, луга, пашня, леса и вся барская скотина! — кричал Вася над ним как заклинание. — За кого ты руку поднял, холуй?! Ты поднял руку за эксплуатирующего весь труждающийся народ смердящего гада…
И опять мужики топтать австрийца не дали. Его подняли и посадили на завалинку. Он был жалок, беспомощен и перепуган насмерть.
Вася поглядел в его сторону брезгливо и махнул на него рукой.
— Моя сестра тринадцатилетней девчонкой в барском пруде купалась, так управляющий ее застал и велел полчаса под водой держать, чтобы она запомнила, как барский пруд мутить. Откачали ее, но кликушей она стала на всю жизнь… Вообразите себе, братцы, могу я на барских холуев вполне равнодушно смотреть?!
Он пинком сдвинул австрийца с места. Тот молчаливо потер ушибленное бедро. Митя Костыль, уже вошедший во все интересы мужицкой жизни, загородил австрийца от толпы, сел с ним рядом и сказал:
— У меня брата австрийцы убили. И вот как это случилось. Ушел он в разведку. И вот сижу я у реки, покуриваю. Жду его. Вижу, по реке кто-то пробивается. Темно, я и говорю другу: «Федя! Враг какой-то пробивается, что ли?» Вскочил, черная груда на воде. Я хвать рукой — шерсть вроде. Спичку друг зажег, — я брата Ваньку держу за волосы. Лица нет, какое-то месиво, а одежда его. Ну, вытащили, помолились для приличия, зарыли в землю и пошли…
Все с напряжением молчали. Австриец с мучительным вниманием пробовал разобраться в смысле Митькиной речи.
— А только одно скажу: австрийского солдата тоже надо понять… И они проливали остатную кровь… И они из окопов не вылезали, а спроси его: чего ради, не знает, политически не подкован… Я три года в окопах мок, жил и чах. Теперь вот видите, — скрючившись на костылях и махнув обрубком в лохматом рукаве рубахи перед лицом стоявших, сказал он, — раньше был я, к примеру, столяр. Сижу на первой линии в окопе и думаю: вот, к примеру, против меня сидит австрийский плотник или, может, мужик серый — чужой, и должен я его убить. Должен я его с винтовкой, как зайца, караулить. Помню, только высунул он морду — бац, сразу смазал. Ну, а за какую его провинность, скажите на милость?! Ну за что я его, братцы, ухлопал?