Кудрявый парень открывал уже подполье. Мы спустились по узкой прямостойкой и скользкой лесенке в темную, глубокую, сырую яму. В древних русских избах всегда делали подполье весьма вместительным и глубоким: в нем хранилась всякая снедь, которую оберегали от зимних морозов — соленые грибы, капуста, моченые яблоки, картошка, туда же ставилось молоко в летнюю пору, чтобы не свертывалось от жары, а в зимнюю — чтобы не замерзло. В таком подполье очутились и мы. Нас обступили затхлые испарения земли. Я зажег лучину, и мы пристально огляделись. Нашим взорам представилась такая картина: посередине ямы лежало несколько старых кадок, от них несло кислой застоявшейся капустой. В одном углу подполья свалена куча битых горшков и старых кринок, — сладкое воспоминание старой вдовы о когда-то имевшихся достатках. Вдоль фундамента тянулись высокие земляные завалины, всегда нужные тем избам, которые уже стары и по зимам промерзают с обветшалого и подгнившего низа. Завалины в этом подполье были уж слишком широки и уж слишком высоки. Кудрявый парень принялся тыкать саблей в крутые бока завалины. Мы последовали его примеру. Он отдал мне штык от винтовки, который висел у него на поясе, и я принялся усердно пронзать им землю. Земля была слежавшаяся, но сырая и легко поддавалась. Штык свободно нырял в ней. Только в одном месте он наткнулся на что-то очень твердое. Тогда я нажал на него коленкой, проткнул дерево и услышал придушенный человеческий всхлип, раздавшийся под землею. Я тут же выронил штык в оторопелом страхе, отбежал к кудрявому парню и ухватил его за плечи.
— Там люди, — прошептал я, прижимаясь к нему, — под завалиною люди… они всхлипывают.
Тот улыбнулся и, нежно гладя мои волосы грязной от земли рукой, сказал:
— Счастливый ты на находку, а робкий, — он повел меня к завалине, испустившей человеческий крик, — сколько этих землекопов я повытаскивал из нор за свою службу в отряде, если перебирать, так на руках, на ногах пальцев не хватит…
И мы принялись сбрасывать с завалины землю пригоршнями. Слой земли в этом месте был очень тонок, вскоре показалась проткнутая мною доска, которая, как только мы очистили с нее всю насыпь, сама поднялась, а из-под нее — человек внушительных размеров — Семен Крупнов.
Я не видел этого человека несколько лет, но тут сразу узнал его по большим черным глазам, широкому носу и бычьей шее. В царское время он был избалован успехами у деревенских девушек — для каждой «желанный». Печать «избранника судьбы» лежала на его поведении. Он озорничал напропалую, любил, например, бросать ребятишкам кедровые орехи на околице, заливисто хохотал вместе с приятелями, когда мы в спешке выдирали горстями траву в том месте, куда падали орехи, и сбивали друг друга с ног в мальчишеской запальчивости. От него всегда пахло помадой, которою он замазывал веснушки на лице, и яичным мылом. Это был самый нарядный и самый чистый парень на селе. На сей раз он был очень грязен, и можно было подумать, что последний умытый его сородич жил еще во времена князя Владимира Киевского, когда все подвергавшиеся крещению поневоле обмывались в водах славного Днепра. Он сел на завалинку и стал ощупывать то место на ноге, в которое я ткнул его штыком, любовно гладя икру ладонью, и шумно вздыхал. Мы осмотрели его ложе, представлявшее род длинного короба из досок, выстланного изнутри соломой и ловко втиснутого в завалину. Только очень зорким глазом можно было разглядеть дырочки у самой стены сруба, которые соединяли с внешним миром убежище дезертира и не давали ему задохнуться. Это убежище служило ему, вероятно, в моменты лишь самые критические, когда, например, приезжал отряд. Кудрявый красноармеец, осмотрев логово, засмеялся и сказал:
— Удивительное дело, сороковой случай в моей практике, когда нахожу дезертира в завалине. Не очень, видать, изобретательна у них мысль. Шарик (он показал на свою голову) у них варит, но у нас варит еще хлеще. И, главное, всегда прячутся у соседей, это у меня главная примета…
Я подивился его суровому опыту и внутренне перед ним извинился за свое легкомысленное неверие в его проницательность. Мы стали подниматься наверх, первым я, последним красноармеец, а дезертир в середине между нами. Старуха не подняла даже головы, когда мы вылезли из подполья.
— Ах, мамочка, какие у тебя неприличные звери водятся, — сказал кудрявый парень и засмеялся. — За одного такого зверя ты свободно можешь в острог сесть.
— В остроге молодым места не хватает, — ответила старуха, не оборачиваясь.
Семен Крупнов, выйдя на свет, сперва все мигал, щурился, потом обвык и, перед тем, как из избы выходить, дернул красноармейца за полу гимнастерки и произнес умоляюще: